Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Еще печальней… — Герман величественным жестом извлекает из кармана белоснежный платок и прикладывает его к сухим внимательным глазам.

— Святой человек, — говорит Зубрицкий девушке и пальцем показывает на Германа.

Герман кланяется и опять обращается к девушке:

— Рядом с этими мерзавцами любой будет выглядеть святым.

Раф наливает всем. Девушке наливает полную рюмку.

— Пей, дочка.

— Дочь?! — Тит от изумления разевает рот. — С каких это пор ты взрослой дочери отцом… э-э-э… стал?

— Старушки, дочки, внучки… — отрешенно бормочет Раф, глядя на корзину с индюшкой. Потом вдруг вскипает: — Кто будет варить эту сладкоголосую птицу старости, эту белотелую нимфу, забитую на пушечное мясо по ошибке? Старина Гарри, сегодня твоя очередь кашеварить. Марш-марш на кухню! Возьми самую большую кастрюлю, лучше бельевой бак, но, смотри, наруби сначала это съедобное произведение природы на порционы. Колоду и топор найдешь на городской площади…

Энциклопедически образованный Зубрицкий на секунду задумывается:

— На площади Святого Павла?

Раф одобрительно кивает.

— Всенепременно на порционы, произведению природы это пойдет на пользу, и оно быстрее сварится, — подхватывает Герман, — но, должен вам заметить, птица сия низкого полета и не достойна площади Святого Павла или — что одно и то же — Гревской площади. Там предавали экзекуции высокородных. А эта птица… Скорей уж, ей подойдет площадь Трагуарского Креста, где казнили всяких голодранцев, — заканчивает Колосовский и победоносно оглядывает друзей. Мол, и мы не лыком шиты, мы еще и не такое знаем!

Старина Гарри с деловитым видом встает, вынимает индюка из корзины и, положив его на плечо, направляется на кухню. При этом он громко причитает:

— Вот еще! Делать мне больше нечего, как рубать этого клятого индюка на порционы!

Герман по-медвежьи наклоняет голову и поворачивается к Рафу:

— Коллега Шнейерсон, вы не можете игнорировать нездоровый интерес широких народных масс к вопросу о подлинности ваших родственных отношений с прелестной Мартой… Какая такая дочь, когда я точно знаю, что никаких дочерей у тебя никогда не было?

— Кто знает, кто знает… — тусклым голосом говорит новоиспеченный отец. — Мог же я, в конце-то концов, от шести своих бывших жен поиметь хотя бы одну отроковицу?

— Поиметь… — гримасничает Колосовский, — что за лексика! Где ты учился?

— В Московском государственном университете имени Михаила… — горделиво возвещает Раф, — имени Михаила… — Раф кашляет, — Михаила… Михаила… — он останавливается и с бессмысленной улыбкой смотрит на приятелей. — Михаила Ивановича… Михаила Ивановича… — он щелкает пальцами.

— Калинина?.. — помогает Колосовский.

Раф отрицательно мотает головой.

— Лумумбы?.. — услужливо подсказывает Тит.

— Имени, имени… — мучается Раф, — имени Михаила… Михаила Андреевича…

— Суслова?.. — опять подсказывает Тит.

Некоторое время Раф с признательностью взирает на Тита. Потом крутит головой:

— Нет-нет, ты что, какой к чёрту Суслов! Имени Михаила… Михаила Борисовича…

— Ходорковского?..

— Да нет же! — взрывается Раф и продолжает страдать: — Михаила… Михаила… Михаила…

— Может, имени Михаила Архангела?

Раф вжимает голову в плечи.

— Господи, что за люди, — говорит он, — подсказать не могут! Михаила… Михаила…

— Ты так у нас всех Михаилов переберешь. Остановился бы уж лучше на каком-нибудь одном…

— Вот я и пытаюсь, олухи вы царя небесного! Ага, кажется, вспомнил! Михаила Евграфовича…

— Салтыкова-Щедрина?..

Раф подскакивает на стуле.

— Нет, так дело не пойдет! Память ни к черту, — говорит он удрученно и изобильно наливает себе водки. — Имени… — морща лоб, сызнова атакует он свое студенческое прошлое, — имени… — Раф опять щелкает пальцами, — вспомнил! имени Михаила Васильевича Ломоносова! — заканчивает он и на радостях залпом осушает целый стакан.

Все нестройно аплодируют.

— И закончил я, между прочим, — с воодушевлением продолжает Раф, вхолостую двигая челюстями, — филологический факультет… С красным дипломом.

— Оно и видно, — горестно вздыхает Колосовский, — оно и видно… — он делает добрый глоток и морщится. — Водка совершенно безвкусная…

— Водка отменная! — обижается Раф.

— Боюсь, что так оно и есть, — соглашается Герман, — просто у меня вкусовая атрофия… Старость, будь она проклята! Вы знаете, я совершенно охладел к выпивке. А это верное свидетельство угасания…