Вионор Меретуков - Дважды войти в одну реку

— Это с тобой невозможно спорить! Да и как с тобой спорить, если тебя невозможно переспорить. Да и как, скажи, переспорить литератора, закаленного каждодневными сражениями с ветряными мельницами. Такого бойца не переспорит даже Миша Веллер.

Пока Раф переваривает сказанное, в разговор вклинивается Зубрицкий.

— Скучно… — говорит он устало. — И некому руку подать… Между прочим, если кому-то интересно, то я, по происхождению, из дворян: у меня в предках был один внебрачный сын фальшивого венгерского графа, а также два монаха-францисканца из благородных…

— Целых два?! — восторгается Тит. — И ни одной женщины? Вот это да! Вы только подумайте, друзья, до чего доходила наука того времени! Два голубых, два однополых корсиканца стояли у истоков династии Зубрицких.

— Не корсиканца, а францисканца, — поправляет приятеля старина Гарри.

Герман бросает на Зубрицкого недоверчивый взгляд.

— С мадьярским графом понятно. Какого только отребья не заносило в наши края… Все вытерпела православная Русь. Но откуда в России взялись монархи-францисканцы?

— Не монархи, а монахи! — сердится Зубрицкий. — Невежа!

— Не невежа, а невежда, сколько тебя учить, профессор несчастный! Кстати, францисканцам запрещалось вступать в брак…

— Дурак ты, Гера! Для того чтобы обрюхатить бабу, совершенно не обязательно на ней жениться…

Раф ставит корзину на стол и с хищной улыбкой осматривает индюшку.

— Хороша! — Раф удовлетворенно крякает. — Импозантна. Одно мясо! Идеальная птица! Крылатое диво! Вот каких волшебных пташек — умеючи! — можно изловить в моем королевском саду.

— А соус? — привередничает Колосовский. — У тебя же никогда не бывает соуса. А без соуса вареный индюк — он и есть вареный индюк. Пища черни… — морщится он. Всегда строил из себя гурмана. На самом деле готов сожрать хоть дохлого аллигатора: было бы что жевать…

Колосовский продолжает ныть:

— Да и варится такой здоровенный оковалок долго. Не меньше двух часов. Я не выдержу.

— Ничего с тобой не случится, поголодаешь лишний час… — рассеянно говорит Раф. Его мысли уже заняты другим: скоро должна прийти некая невероятно хорошенькая особа, которая владеет секретами спиритизма, то бишь столоверчения или как там его…

Дотошный Зубрицкий вздыхает и тянется за энциклопедией.

Быстро листает страницы. Через минуту находит то, что нужно.

— Оковалком, — читает Зубрицкий и при этом злорадно щерится, — оковалком, к твоему сведению, Гера, называется часть говяжьей туши около таза. Говяжьей! И никак не индюшачьей! Надо быть аккуратным в выражениях, — резонерским тоном говорит он и захлопывает книгу, — особенно когда речь идет о возвышенном — о закуске…

Тит поднимает глаза к потолку и говорит с уважением:

— Ученый человек. Точность любит…

Герман пожимает плечами.

— Плевать, — высокомерно бросает он. — Кстати, чур, мне ножку, заднюю, левую, толчковую. И хвостик. А водку надо прямиком в морозильник. Когда она холодная, водка-то, она становится гуще, слаще и пьется лучше…

— Ты уверен? — Тит поворачивается к Колосовскому.

— Ну, конечно! Так и проскакивает, так и проскакивает, если ее опрокидонсом…

— А я люблю теплую… — признается Лёвин и вздыхает.

Зубрицкий смотрит на него с отвращением.

— Да, — продолжает Тит, — теплая водка, если к ней привыкнуть, то есть привыкнуть к ее омерзительному сивушному духу, воздействует на человека моментально. Она Ниагарой устремляется по пищеводу, достигает недр встревоженного организма и разливается благотворным, животворящим огнем, а там уже — искры, искры, искры! Вот и Антон Павлович говаривал…

Раздается слабый, как бы придушенный, звонок в дверь.

Приятели переглядываются.

— Какую ещё падлу несет в столь поздний час? — грозно произносит Раф, делая ударение на слове "ещё". И, вздернув подбородок, оглядывает собутыльников. Разыграно безупречно. Рассуждения Тита о мифическом театре, в котором он уготовил поэту роль какого-то несчастного Фирса, не прошли для Рафа бесследно и затронули его тонкую творческую душу. — Кто нарушает наш покой?

— Ну вот! Так всегда! — скулит Колосовский. — Только-только этот чертов индюк, с трудом делясь на четыре неравные части, начал вписываться в наше лукуллово застолье, как тут же какой-то подонок, какая-то алчная ссскотина! пытается ворваться в наш тихий уголок, чтобы узурпировать сиротский стол, столь многотрудно созидавшийся! Объедать голодного может только негодяй. И не просто негодяй, а негодяй голодный! А страшнее этого может быть только отвергнутая женщина или людоед. Раф, прошу тебя, не впускай в дом пятого едока. Скажи ему, что нам самим жрать нечего! Если это баба, мой тебе совет — потребуй сначала от нее полноценной сексуальной сатисфакции, а уж потом скармливай ей свою долю!