Вионор Меретуков - Восходящие потоки

Она была на ежегодном празднике цветов в Брюсселе, когда он позвонил ей и велел бросить все и срочно лететь в Вену, обосноваться в гостинице, почему-то в занюханном "Князе Меттернихе", о дальнейшем она узнает позже — когда придет время; и, мало того, она должна была еще и встретить его в аэропорту Швехат.

Все очень смахивало на задание, которое сверхсекретный агент получает из центра. Всё это мне очень не нравилось.

Она прилетела в Вену, устроилась в отеле, поехала в аэропорт. А он опоздал, мерзавец, и она ждала его, как какая-нибудь девка…

Короче, он в последнее время сильно изменился. Стал с ней груб, а ее просто использует, так ей кажется. Она, как сумасшедшая, примчалась в Вену. Зачем? Чтобы выслушивать его колкости?

Да, она была в Брюсселе. Не одна. С другом. Но ее отношения с Дитрихом, так зовут друга, носят исключительно товарищеский характер. В отличие от него, она до сегодняшнего дня хранила ему верность. Она-то знает, сколько шлюх всегда вертится вокруг него. Но — она задумалась — но кто, интересно, ему доложил о Дитрихе? Кстати, Дитрих дипломированный цветовод, известный специалист по выращиванию филодендронов. Спрашивается, как бы она могла ориентироваться в этом океане цветов без опытного филодендрониста?

Я заглянул в спальню. Увидел белокурые волосы, раскиданные по белоснежной подушке. Не хватает только зловещего пятна крови, подумал я. Или лохматой башки филодендрониста. Тогда впечатление было бы полным. Постоял некоторое время, упиваясь зрелищем и подпитывая себя воображаемыми картинами. Кстати, я так и не удосужился узнать, как ее зовут…

И последнее, мне было совершенно ясно, что она лжет. Она не сказала мне ни слова правды. Таким образом, мои попытки как-то оседлать ситуацию оказались напрасными. Не я передвигал фигуры на шахматной доске, я сам был фигурой. Причем — фигурой легкой. Вроде пешки.

Я чувствовал, что нахожусь в клетке. Пока моя возлюбленная еще не совсем опьянела, я несколько раз намекнул ей, что связан с секретными службами. Я втолковывал ей, что работаю сразу и на КГБ, и на американцев, и на китайцев, и еще на кого-то, кто секретен настолько, что я даже не знаю, на кого работаю.

Но она никак на это не отреагировала.

Когда она вырубилась, я покопался в ее сумочке. Традиционный набор женских аксессуаров: духи, пудреница, малюсенькая записная книжка с именами каких-то Зоек, Николаев и Станиславов. Словом, ничего интересного.

…Я лежал на диване, пил шампанское и читал дневниковые записи отца. Я все еще надеялся найти в них какой-то ответ или намек.

Мой отец 20 августа 2001 года вышел из дома. И не вернулся…

"У меня опять новые друзья, — читал я. — Это очень милый юноша и его девушка.

Как-то вечером после обильного стола с богатой закуской и не менее богатой выпивкой — я был в гостях у поэта Евгения Е. - я плелся домой пешком, благо живу я от Е. в двух кварталах. Ах, как мне не хотелось возвращаться в пустой дом! Сын жил у очередной любовницы, какой-то балерины из третьего состава Большого, и в шутку пугал меня женитьбой".

Я отложил тетрадь в сторону и задумался.

Вот как, оказывается. Если верить тому, что написал отец, не так уж и плохо мне жилось. Любовница-балерина, причем не какая-нибудь, а — очередная. Что прямо указывает на то, что были и предшествующие. А третий состав — домыслы отца. Эта была — из второго.

Я нацепил на нос очки и вернулся к записям.

"…Короче, присел я на скамеечку перед домом: покурить и полюбоваться ночным небом.

Тут-то и подошли эти двое…

Они мне сразу очень понравились. Оба какие-то бледные, даже голубоватые в свете луны. Словом, нереальные. Такие мне как раз и были тогда нужны.

Девушка, ее звали Инга, была легка, воздушна и нежна. Она походила на рано созревшего ребенка. Хотя ей было никак не меньше двадцати. Ее хрупкость возбуждала желание. Мне показалось, что в моем желании было что-то постыдно-соблазнительное, что-то болезненное и поэтому сладостное… что-то от подпорченного экзотического фрукта, который отдает прелью и будит смутные воспоминания о детских снах…

Юношу звали… звали… Ах, нет, не помню, запамятовал. И был он белокур, хрупок и нежен, как ребенок. Они были очень похожи, эти молодые люди. Конечно, оба немного сумасшедшие. Это мне в них особенно нравилось.

С этого вечера началась наша дружба. Впрочем, назвать дружбой то, что происходило между нами, язык как-то не поворачивается. Очень скоро мы стали спать вместе. Втроем. Какие это были упоительные ночи! Нет-нет, мы не занимались грубым сексом. Мы, позабыв обо всем на свете, отдавались утонченному наслаждению. Наслаждение было для нас и верой и воплощенной в жизнь иллюзией.