Вионор Меретуков - Меловой крест

— Ему нужна медицинская…

— Вот, посмотри, цыпа, — Юрок говорил нехотя, будто что-то жевал, — Сережа уже приходит в себя: я только что видел, как он явственно пошевелил ногтями…

— Чем-чем?

— Ты что, не слышишь? Он задышал!

— Это не дыхание! Это хрип! Предсмертный!

— Это не хрип, а храп. Он спит. Может, чрезмерно крепко… Словом, товарищ Бахметьев спит… Не паникуй… Все под Богом ходим. Придет время — помирать будем… — Юрок громко зевнул. — Одно непонятно… Почему он голый?.. Когда я выходил, он был во что-то одет. Странно… Я точно помню… Ну конечно, он был в трусах!

— Я не могу так! Надо что-то делать! Не стойте истуканом! Мужчина вы или нет? Сделайте что-нибудь!

— Ну, хорошо, хорошо. Если ты считаешь, что надо что-то делать, давай оттащим его в ванную… Зальем холодной водой…

— Он что, кусок протухшего мяса?!

— Залить водой — это хорошо, цыпа, поверь мне… А насчет протухшего мяса ты, дорогуша, погорячилась… Ванная, потом чашечка кофе… — Юрок опять зевнул. — А холодная вода — это очень хорошо! В его послужном списке, как говорится, был прецедент… От воды еще никому никогда не бывало плохо.

— Даже утопленнику?

— Не умничай… Вода оттягивает, осаживает и дубит… Пусть отмокает…

— Вы с ума сошли! Ясно, вы хотите его утопить…

— Не балаболь! Вот, взгляни! Теперь-то ты видишь, как он страдальчески и похотливо открыл рот? Заправь его пивом, цыпа. Он только и ждет этого… Заправь его пивом, и он моментально заработает на восьми цилиндрах… Что я, не знаю его, что ли?

Я все это слушал и думал: "Мерзавка, сама же меня во все это втянула, а теперь разыгрывает из себя черт знает кого…"

Я открыл глаза. Унылая картина попойки предстала предо мной во всей своей неприглядности. Но соблазн, как говорится, был. Стол, возрожденный из вчерашних объедков и водочных и винных остатков, требовательно манил к себе.

Мне было грустно видеть, как люди опохмеляются. Как они, едва придя в себя после вчерашнего, спешат нализаться повторно. Как они опять одурманивают себя, без устали поглощая убивающий душу и плоть спиртосодержащий яд.

Мне грустно было видеть, как они теряют человеческое достоинство, на глазах превращаясь в животных.

Мне, только что вернувшемуся из чистого, прозрачного, беспорочного, совершенного мира, было горько, больно и грустно видеть, как они пьют, пьянеют и свинеют.

Чтобы не видеть всего этого, я удалился в спальню…

Там я набросил на себя красное покрывало, закутался в него, став похожим на римского трибуна, и только потом деятельно присоединился к опохмеляющимся…

Одна мысль точила меня. Когда изредка мой взгляд скрещивался с зелеными глазами Ундины, я задавал себе вопрос, а было ли на самом деле это кружение в облаке золотого света? Или потусторонний мир лишь примерещился моему расстроенному воображению?

Я изводил себя этим вопросом до тех пор, пока мое внимание не привлек темный предмет, лежащий на полу недалеко от стола.

Присмотревшись, я понял, что это были мои скомканные черные трусы…

"Наше время уже хотя бы тем прекрасно, что даже у евреев нет проблем с выездом за границу", — с удовлетворением отметил как-то Симеон Шварц.

Справедливость этого высказывания мне и моей будущей попутчице удалось испытать на себе, когда мы в течение одного дня решили все вопросы, связанные с отъездом.

Итак, светлые мечты о Париже почти сбылись. "Почти" потому, что вместо Парижа я почему-то оказался в Венеции. И не один…

…Итак, мы в Венеции. Мы — это я и Дина.

Парижу придется подождать. Может, на обратном пути…

Всем известно, что попасть в отель "Карлтон" можно было только со стороны Большого Канала. Так и подрулили мы к входу в этот гостиничный четырехзвездный рай на гондоле в день приезда, оставив арендованную машину в платном гараже на площади Рима.

Гондольер, огромный детина с шулерскими усиками на симпатичном, с красноватым индейским отливом, лице, в традиционной шляпе и короткой тесной куртке, всем своим видом взывал к оперной арии.

Я, может, что-нибудь бы и спел. Что-нибудь частушечное или вызывающе залихватское, вроде "Марша Буденного" или "Ехал на ярмарку Ванька-холуй…", если бы не запела Дина. Завороженные ее пением туристы приняли Дину либо за сумасшедшую, либо за артистку, участвующую в рекламном шоу.

Дина пела не известную мне песню. На не известном мне языке. Вернее сказать, на несуществующем языке. Думаю, это была песнь души.