Вионор Меретуков - Меловой крест

Слава Богу, погода благоприятствовала путешествию. Дорога еще более сблизила нас.

Хотя Дина почти ничего не рассказывала о себе.

…В Сан-Бенедетто мы подружились с двумя итальянцами. Оба когда-то учились в Москве и свободно говорили по-русски.

Антонио Даль Пра, так звали первого из них, был евреем. Тони носил роскошную черную бороду, и был невероятно похож на Карла Маркса. Борода у Тони осталась с тех давних пор, когда он то ли по глупости, то ли по какой-то иной причине веровал в учение основоположника научного коммунизма.

По словам Антонио, он не брился лет двадцать, а бороду ему каждую субботу подстригал садовник.

Теперь бывший коммунист почитал Бенито Муссолини, приписывая тому единственную победу — да и то моральную — над Адольфом Гитлером.

Фюрер, большой дружбан дуче, уничтожив в Германии всех евреев, требовал, чтобы Муссолини проделал то же самое с евреями у себя на родине.

Но дуче стоял крепко: "Как же я отличу, любезный друг мой, итальянца от еврея? Ведь они так похожи! Да и за многие столетия совместного проживания они так притерлись друг к другу, так перемешались, что сказать, кто еврей, а кто прямой потомок римлян, не представляется возможным".

"Хочешь, — якобы сказал мудрый, опытный фюрер своему итальянскому приятелю, — я научу тебя? Знаешь, как бы сделал я? Начал бы подряд всех шерстить. Как попадется чернявенький, кудрявый да с носом, таким, понимаешь, большим, таким, понимаешь, хорошим носиком, то сразу смело ставил бы его к стенке, значит, точно еврей!"

"Святая Мадонна! — перепугался Муссолини. — Да ты мне так всех итальянцев перестреляешь!"

Говорят, Гитлер страшно рассвирепел и пообещал, что сам разберется со всей этой средиземноморской жидовней.

Второй итальянец тоже был не итальянцем. Стоян Милишич, так звали друга Антонио, был словенцем из Триеста.

Этот слоноподобный гигант в очках, с доброй улыбкой на толстой морде, сразу понравился мне не только своей неизменной готовностью в любой час дня и ночи усесться за стол, но и какой-то особенной теплотой, которая исходила от всего его облика.

Он напоминал мне толстовского Пьера и одновременно пьяницу-монаха из легенд о Робин Гуде.

Тони и Стоян были веселыми любителями выпить и большими — как сказали бы наши благовоспитанные предки — повесами. Они были неразлучны многие годы, вызывая нездоровые пересуды в наши покривившиеся времена у сторонников разнополой любви именно этой своей подозрительной неразлучностью.

На самом деле оба были страшными бабниками и без женщины не могли прожить и дня. Уже через несколько часов после близости с очередным предметом обожания они начинали испытывать адские муки. В этом они были истинными итальянцами.

Они рассказывали мне, как в Москве, в бытность свою студентами МГУ, целыми днями с остервенением занимались онанизмом.

С советскими девицами они поначалу не связывались, опасаясь КГБ. И пока в общежитии не появилась Симонетта, приехавшая на годичную стажировку из Болонского университета, друзья пребывали в своих кроватях, до одури мастурбируя, практически безвылазно.

Нельзя сказать, что Симонетта была хороша собой. Скорее можно было даже сказать, честно признались мне Тони и Стоян, что она была совсем не хороша собой.

Желтые прилизанные волосенки покрывали вытянутый кверху череп англосаксонского типа с миниатюрным лбом и массивной нижней челюстью.

На ее сером лице, украшенном уродливыми очками с мощными линзами, за которыми скрывались глаза бутылочного цвета, застыло смешанное выражение испуга, безнадежности и абсолютной покорности судьбе.

Но тусклая, некрасивая Симонетта обладала для нашей неразлучной парочки хоть и одним, но зато очень серьезным достоинством — она была женщиной. И еще она была бесконечно, вселенски добра. И она совершенно бескорыстно и безропотно приняла ухаживания ополоумевших страдальцев.

Дорвавшись до женского тела, безжалостные итальянцы эксплуатировали сердобольную Симонетту примерно так же, как владелец такси эксплуатирует свою единственную машину: днем и ночью и до полного износа.

Они, теперь уже троица, почти не появлялись на лекциях, проводя дни в неустанных постельных трудах. Можно ли сказать, что они занимались любовью? Скорее, это была изнурительная, но необходимая работа. Секс в чистом, так сказать, абсолютизированном виде…

Как все это назвать? Распущенностью?.. Развратом?.. Всепобеждающей тягой самца к самке?..