Вионор Меретуков - Меловой крест

Мы гостили на даче у одной знаменитой эстрадной певицы — любовницы Юрка, которая, напившись до дурноты, уже много часов спала мертвецким сном, повалившись поперек кровати у себя в голубой спальне, где зеркал было больше, чем в предбаннике старых Сандуновских бань.

Пили до первых петухов, которые принялись надрывно кукарекать часов в пять утра.

Потом пошли к дому, поднялись на второй этаж и разбрелись по комнатам. Я рухнул на кровать и забылся мутным сном, похожим на оцепенение.

Через несколько часов, не выспавшиеся, с бледно-зелеными лицами, мы с Юрком и парой неизвестно откуда взявшихся девиц кордебалетного типа, опасливо переставляя трясущиеся ноги, спустились по винтовой лестнице вниз — во двор, на ухоженную лужайку с небольшим бассейном и со вчерашнего вечера пребывающим в разрушенном состоянии пиршественным столом. Нашими ногами управляла надежда. Надежда освежить свои внутренности с помощью деревенского воздуха и глотка водки.

С невероятным трудом воссоздав видимость пышности и привлекательности стола, мы после долгих поисков, сопровождавшихся вздохами и прерывистыми стонами, в кустах смородины обнаружили несколько початых бутылок с водкой.

Содрогнувшись всеми членами, выпили по полному стакану.

Время наполнилось ожиданием. В организме начали неторопливо происходить сложные и таинственные физиологические процессы, о ходе которых окружающий мир оповещался глухим бурчанием в животе и хрипловатым свистом, исходившим из пробитых сигаретным дымом легких.

Спустя некоторое время налили по второму стакану…

Боясь осквернить мгновение и нарушить едва наметившееся внутреннее равновесие, осторожно закусили малюсенькими бутербродами с лососевой икрой.

Слух уловил сказанные кем-то слова о несчастном поколении, которое губит само себя невоздержанностью и пьянством.

Затем, стараясь сохранять пристойный, подчеркнуто трезвый вид, мы стали по мере надобности посредством с трудом контролируемого речевого аппарата извлекать из себя лапидарные сентенции, подобные приведенной выше, и делиться ими, как драгоценностями, друг с другом, расходуя предельно экономно, чтобы раньше времени не опустошить закрома памяти, не растратить их полностью и не оказаться ни с чем, бросив пьяные мозги на произвол судьбы.

"Люди, в сущности, значительно грязнее, чем стараются казаться, — повторил Юрок, возвращаясь к мысли, казалось, утраченной вследствие излишне пристального внимания к вышеупомянутым физиологическим процессам, и окинул слушателей взглядом, полным надменной ненависти. Затем помолчал, как бы прислушиваясь к возможной реакции на свои слова. — Раньше люди это замалчивали: я говорю о грязи, которой человек пропитан насквозь, — он наклонил голову, удовлетворенный отсутствием какой-либо реакции. — А в наше время люди не боятся признавать это, становясь в данном отношении честнее своих предков. Ах, если бы они еще и сожалели об этом… — Юрок скривил губы в грустной улыбке. — И вообще, если бы они почаще задумывались, ворота в райские кущи были бы открыты и днем и ночью!"

И Юрок, — я хорошо помню то серое утро, — уже придя в себя после опохмела, принялся игриво похохатывать, давая понять, что шутит, не забывая при этом небрежно расстегивать пуговички на блузке ближайшей из девиц.

Девица молча взирала на Юрка широко раскрытыми глазами, тщась разобраться в поползновениях пожилого лысого гражданина, говорящего вроде бы по-русски, но непонятно…

"Тот будет на коне, кто уловит грубые мелодии нашего динамичного века. Сейчас нельзя писать, как писали прежде! — после третьей стопки воскликнул Юрок, сверкнув налитыми кровью глазами. — Нельзя описанию природы или внешности второстепенного персонажа, — голос его становился все более и более раздраженным, — посвящать целые страницы! Нынешний читатель этого не поймет! И читать не будет. Ему скучно! — вскричал он, отстегивая очередную пуговичку. И, гордясь своей великолепной памятью, принялся наизусть цитировать Гоголя: "Белый колоссальный ствол березы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался из… зеленой гущи и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающая колонна; косой остроконечный излом его, которым он оканчивался кверху вместо капители, темнел на снежной белизне его, как шапка или черная птица". Каково! Бог мой, как написано! Да что говорить — гений! Каждое слово поёт. Не проза — ангельская музыка! Но Гоголя сейчас не читают! А читают, — если вообще читают, — всякую мерзость! Моя задача как писателя — не дать окончательно умереть великой русской литературе. Я должен пропагандировать моральные и этические ценности, чтобы литература не опустилась до уровня телефонного справочника или железнодорожного расписания. Впрочем, некоторым уже сейчас нравится коротать время за чтением телефонных справочников и железнодорожных расписаний".