Вионор Меретуков - Меловой крест

— Может быть, может быть, — задумчиво сказал Юрок и, не прощаясь, повесил трубку.

Я пожал плечами.

Кто знал, что это был наш последний разговор?..

— Ты ни разу не показывал мне свою мастерскую, — сказала Дина. Я взял чашку из ее рук и сделал глоток.

— Вот, — сказал я и указал на стоящие вдоль стены картины, — смотри, вот они, мои цветные переводные картинки…

…Помню, Дина сказала мне:

— Все дело в том, что ты меня больше не любишь…

— Неправда! Я просто не могу любить сильнее, чем люблю… Да и ты виновата… Вернее, не ты, а то что ты уехала…

— Любовь…

— Что — любовь?..

— Ты не способен любить.

— Неправда! Я люблю. Я люблю тебя.

— Ты не способен любить… В твоих чувствах нет жизни. И поэтому тебя всегда будет ждать неудача.

— А Шварц? Он ведь тоже не способен любить…

— Шварц влюбляется и влюбляет в себя, и это делает его неотразимым в глазах женщин. Любая женщина — даже самая сильная и независимая — мечтает, чтобы ее поработили… И Шварц это знает. И его женщины всегда знают, что он это знает. Похоже, он родился с мыслью побеждать. Он победитель, а для женщины это главное… Тебе надо влюбиться… Хотя бы в себя. Как Шварцу. Но ты живешь с мыслью о зле, в твоем чувстве нет любви, и ты озлобился на весь мир, а это конец…

— Я и сам это знаю…

— Тогда смирись, уйди, займись чем-нибудь другим…

— Я не могу. Я художник. И уходить мне некуда… — сказал я. — И потом, я еще должен научиться рисовать меловые кресты…

Картину со спешащими под дождем людьми я Дине не показал… Не решился.

Трудно расставаться с полюбившимся героем, но жизнь не книга, и ее не перепишешь. Обратите внимание, опять банальность…

Умер Юрок… (Хотя это и отдает кощунством, но так и хочется сказать, что он умер для того, чтобы своей смертью оживить сюжет).

Не знаю, как читателю, а мне Юрок нравился. В нем было что-то… — я прощаю себе эту невинную нескромность — что-то от меня самого. Но Юрок так много наговорил за последние месяцы о своей неизбежной кончине, что просто не мог не умереть. Да и врачи оказали ему в этом посильную помощь. Особенно легендарный Цвибельфович, если только Юрок его не выдумал…

Умер Юрок, как и жил до последнего времени, во сне.

Не могу сказать, что его смерть не потрясла меня.

Во-первых, с прискорбием приходилось признать, что засбоил мой сглаз. А это многое меняло…

Во-вторых, Юрок так часто умирал, что этим невольно приучил нас к мысли, что он, по всей видимости, так закалил свой организм испытаниями на прочность, что теперь уже никогда не умрет, и все его бесконечные разговоры о страхе перед смертью — не более чем легкая разминка перед марафонским забегом в бессмертие.

Поэтому не только я, но и Алекс и Шварц сразу примчались в морг, как бы надеясь, что Юрок (а он уже был там…) умер не до конца и еще успеет нам объяснить, как это его так неожиданно для всех угораздило сыграть в ящик. Как он это нам объяснит, мы не представляли. Может, намекнет как-то, знак подаст…

— Умер и умер… Все помрем, и ничего особенного в этом нет, — сказал, по слухам, бессердечный Бова, когда ему сообщили о смерти Юрка, — жил-жил человек и помер. Обычное дело… Ежедневно в мире помирает несколько миллионов человек… И ничего… Я всегда говорил, что все мы стоим в очереди перед могильной ямой… Сейчас, значит, подошел его черед. Жалко, конечно, — говорят, лицемерно вздохнул Бова, радуясь, что умер опять не он, — но этот Король писал такие книги, такие книги! Какие я никогда бы не дал читать своим детям… если б они у меня были!

И, удивительное дело, не приехал, подлец, на похороны, где мог покрасоваться перед народом, и отказал Юрку в прощальном слове!

Приехал он, минуя главные поминки, которые вроде бы все-таки организовал Союз, ко мне. Как раз, когда все садились за стол. Но об этом ниже…

Умер Юрок, поправ логику и законы литературной композиции и лишив меня шанса довершить его образ новыми черточками и деталями. Умер, ушел в Небытие, исчез вместе со своими вечными вопросами, так и оставшимися без ответа. Забрал с собой — куда? — свои страхи перед смертью и умение радоваться жизни.

…Алекс, Шварц и я бродили по убогому больничному парку, не решаясь зайти в морг.

Морг, как и положено, мрачное одноэтажное здание с желтыми стенами, изрытыми облупленной штукатуркой, низкими, закрашенными светло-голубой краской окнами, стоял в глубине парка, на небольшом, явно искусственном холме, господствуя над местностью и как бы символизируя извечное верховенство смерти над жизнью.