— Я могу объединиться с кем-нибудь другим. С Алексом, например…
— С этим чистоплюем?! Не смеши меня! Ты думаешь, он согласится уступить тебе кусочек пьедестала?
Я и сам понимал, что Алекс на подобные компромиссы не пойдет. Не такой он человек. Но я-то, я!.. Господи, до чего я докатился?! Уже одно то, что я выслушиваю Шварца…
— А потом, — продолжал методично втолковывать мне Шварц, — потом, завоевав пространство, можно излишками поделиться с конкурентами. С тем же Алексом. Ему же лучше! Пусть знает нашу незлопамятность… И пусть он спокойно рисует своих бледнорожих прошмандовок, выдавая их за британских аристократок, а грязную работу оставит другим. Ты же поделишься своим успехом с Алексом, когда мы с тобой окажемся на Олимпе, не так ли? Кстати, он с тобой не поделился… Разве он предлагал тебе помощь? Разве он хоть что-нибудь сделал, чтобы как-то тебя продвинуть? Он сейчас наверху и, кажется, мог бы порадеть родному человечку. Да, — лицемерно вздохнул он, — не всем удается выдержать испытание славой…
"Неправда!" — хотел я крикнуть. Алекс помог мне. Он дал мне денег… Много денег. Обедом угостил… И с Бовой говорил, просил за меня…
"Да, — устало подумал я, вешая трубку, — я и сейчас живу на эти деньги, на это подаяние…"
В моих ушах еще звучали последние слова Шварца. "Сглазь его легонько. Не на смерть… Я же не говорю, что его надо убивать…"
…Я валялся в постели, испытывая бездну противоречивых желаний… Мне страстно хотелось пива, причем в неограниченном количестве. Чтобы оно пенилось, журчало и клокотало, как камчатский гейзер.
Мне также хотелось женщину, желательно красивую и молодую, покладистую, такую, чтобы уже сейчас раздетая лежала рядом, хотя сошла бы и не молодая, и не красивая, но обязательно — покладистая. И раздетая. И чтобы она все сделала сама…
Помимо этого, я хотел очутиться где-нибудь в глуши, где меня никто не знает, а было бы еще лучше, чтобы вообще — без людей.
Я хотел превратиться в серебристую рыбу, чтобы, медленно шевеля плавниками, вольно плавать в лагуне, залитой голубовато-золотым светом…
Хорошо бы также вдруг стать лесным зверем. Лежать под разлапистой старой елью на теплой, влажной земле, покрытой ковром из мха, и ловить медвежьим своим носом грибные запахи…
Возникло желание взглянуть на картину. На мою главную картину. Интересно, по-прежнему спешат там люди под дождем? Как тогда, когда я стоял перед ней на коленях? Когда слезы жгли мне глаза?
И, как обычно, наведались приятные мысли о смерти. Но они быстро умчались, подгоняемые прозаическим чувством голода. Желание что-нибудь как можно быстрее съесть было настолько сильным, что я понял, если сейчас же не утолю голод, то могу умереть и без приятных мыслей о смерти…
Я уже совсем решился встать, когда услышал глубокий, искусственный, чувственно-нежный, вздох. Женщина…
Не раз и не два доводилось мне просыпаться и задаваться вопросом, а кто это приладился без разрешения валяться рядом со мной в постели. Каждый раз я страшно удивлялся, если это оказывалась хорошенькая девушка половозрелого возраста.
А это, повторяю, бывало не раз, все более и более укрепляя меня в мысли, что даже в пьяном виде во мне не ослабевает существующая, вероятно на подсознательном уровне, неодолимая тяга к прекрасному.
Сейчас в моей памяти зияла преогромная дыра.
На скорую руку я занялся вычислениями, подсчетами, гипотезами и иными логико-математическими построениями.
Ничего не приходило в голову. Ничего разумного. В голову лезла всякая чепуховина. Вроде вчерашней двухметровой милиционерши или престарелой соседки тети Шуры.
От напряжения мозги загудели. Вздох повторился. Я сел на кровати. И в этот момент, скосив глаза, увидел себя в зеркале. Растерзанный небритый мужчина сумасшедшими глазами смотрел на меня из сумрака спальни и, глуповато улыбаясь, к чему-то прислушивался, наклонив голову набок. Точно так же, вспомнил я, улыбался один мой не очень хороший знакомый, когда у него просили взаймы.
— С добрым утром, — услышал я голос, который тысячу раз слышал во сне и услышать который боялся больше всего на свете.
И ничей другой голос я сейчас не хотел бы услышать так, как этот…
…Окно открыто, порывы свежего ветра парусят тюлевую занавеску, время стоит на месте…
Город будто вымер, ни звука извне…
Только далекий колокольный звон из прошлого…
— Мы идем, идем, идем… И у каждого своя дорога… Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? — говорила Дина и смотрела на меня зелеными смеющимися глазами.
Читать дальше