Генри Саттон - Детские шалости

Крича ему в ухо, в его другое ухо, в то, за которое он не держится и которое, кажется, не повреждено, Николь, стоя перед ним, прижав его к стенке холодильника, тотально оглушив его, загнав в повиновение, кричит:

— С чего ты вдруг стал таким, твою мать, подозрительным? Ты что, действительно думаешь, что у меня роман на стороне? Что я так низко могла пасть, чтоб получить повышение? Ты сексистский ублюдок. Или ты просто ревнуешь, потому что именно я хожу на работу, а ты проводишь дни, околачиваясь вокруг и жалея себя? В этом дело? Ты не тот человек, за которого я выходила замуж, Марк. Ты изменился. Тебя вообще не узнать. Ты жалок. Я не знаю, какого черта я терплю тебя до сих пор. Мне уже давно следовало бы тебя вышвырнуть вон.

Ожидая, пока Ким ответит на телефонный звонок, он прижимает трубку к уху, к своему воспаленному уху, затем быстро перекладывает ее, и в голову приходит мысль — пока свободной рукой он слегка потирает больное ухо и шишку на скуле, а здоровое слышит длинные гудки, и внезапно он не хочет, чтобы кто-то отвечал, хотя он сидит в туалете с переносным телефоном, и его вряд ли сможет услышать Николь — что он никогда не ударял Ким так сильно, как вчера на кухне Николь ударила его самого.

Если до конца быть честным перед самим собой, если откинуть прочь эту гордость, если принять то, что на деле он оказался не таким крепким, каковым привык себя считать, то он может только прийти к заключению, что все его пинки и затрещины, отвешенные Ким, и сравниться не могут с тем, насколько сильно его ударила Николь. Он толкал Ким локтем, и пихал, или, может, давал пинка коленом под задницу, если удавалось дотянуться — после этого она, конечно, доводила его до исступления, до того, что он не мог выговорить ни слова — она определенно разделывала его в пух и прах. И как! Своими кулаками, своими ногами. Она тоже била его, в основном по рукам, хотя случайно попадала по ногам и по шее, и таскала его за волосы, частенько выдирая их клочьями, чем окончательно приводила в негодность его новую стрижку — и он всегда снова возвращался в салон Миранды, к Венди, к хорошенькой юной стилистке, которая делала мужские стрижки, подправить то, что осталось, привести в порядок свои красивые взъерошенные волосы.

Ким утверждала, что она научилась давать сдачи еще в детстве, когда ее папашка и дядьки, вслед за целой серией маминых бойфрендов, начали к ней приставать. Она сказала, что всегда давала сдачи, если они пытались притронуться к ней или ударить ее за то, что плохо себя вела, или чаще всего ударить ее, просто потому что она попадалась у них на пути. Она предупредила его до того, как он женился на ней, когда — он никогда не забудет — они лежали вдвоем в постели и он никак не мог достичь эрекции, потому что был пьян, выпил слишком много пива, и она сказала, что если он когда-нибудь попытается завести интрижку у нее за спиной, если он свяжется с какой-нибудь шлюхой, она его отмудохает, она положит его на лопатки, потому что она, Ким, — вполне достойный грязный маленький боец.

Когда они отдыхали от потасовок, он был убежден, что всегда побеждал Ким, что по крайней мере она получила от него то, чего заслуживала — потому что он мужчина, потому что из них двоих он явно сильнее, главенствующий пол (ему нравилось думать так) — и от этого ему становилось лучше. Эта ложь, этот самообман помогали ему долгие месяцы, когда он утратил свой статус, если, конечно, в их отношениях у него вообще когда-либо был хоть какой-нибудь статус. Когда он мог убивать время, переживая, воспримет ли кто-нибудь его после этого серьезно — как нормального парня, проявив к нему немного уважения. Да мог ли он вообще хоть раз серьезно причинить ей боль? Он был для этого слишком добр. Он не мог с ней тягаться.

— Игра окончена, Ким, — говорит он, как только кто-то подходит к телефону, еще до того, как кто-нибудь ответит на другом конце провода, до того, как он даже узнает, кто на линии.

Впрочем, на линии Ким, и она говорит:

— Привет, Марк, как твои дела?

— Не говори ничего, о чем ты потом пожалеешь, — говорит он. — Или я использую все это как свидетельство против тебя. Я тебя предупреждаю.

— Так ты еще не дал мне шанса сказать что-нибудь, — говорит она.

— Я не собираюсь позволять тебе помыкать мной, — говорит он. — Ты причинила достаточно боли за все эти годы, делая все по-своему. Съебавшись с моей дочерью, когда тебе взбрело это в голову. А теперь я возьму на себя ответственность. Я беру на себя заботу о Лили. Я не хочу, чтобы ты больше с ней общалась. С теперешнего момента считай, что ты исключена из ее жизни.