Элизабет Страут - Оливия Киттеридж

И тут его мысли снова возвращаются к аптеке, которой больше нет.

— Генри в эти выходные на охоту собирается, — как-то ноябрьским утром сообщила ему Дениз. — А вы охотитесь, Генри? — Она закладывала деньги в кассовые ящички и не смотрела на него.

— Бывало, — ответил ей Генри. — Теперь уже слишком стар стал для этого.

В тот единственный раз, что ему случилось подстрелить лань, его стошнило, когда он увидел, как прелестное испуганное животное замотало вверх-вниз головой, прежде чем тонкие ножки лани подогнулись и она упала на усыпанную листвой землю. «Ну и слабак же ты», — сказала тогда Оливия.

— Генри едет с Тони Кьюзио. — Дениз задвинула ящик кассового аппарата и обошла прилавок — поправить пачки мятных пастилок, освежающих дыхание, и жевательной резинки, аккуратно выложенных на передней полке. — Это его лучший друг с пятилетнего возраста.

— А что Тони сейчас делает?

— Тони женат, и малышей у них двое. Работает в энергетической компании «Мидкоуст пауэр» и с женой ругается. — Дениз взглянула на Генри поверх полки. — Не говорите Генри, что я вам про это сказала.

— Не скажу.

— Она всегда очень нервная, кричит. Ох, я ни за что не хотела бы так жить.

— Да уж, так жить просто невозможно.

Зазвонил телефон. Дениз повернулась на носках, словно танцуя, подошла и взяла трубку. «Доброе утро. Это городская аптека. Чем могу помочь?» — Пауза. — «О да, у нас имеются мультивитамины без железа. Приходите, пожалуйста, мы вас ждем».

В обеденный перерыв Дениз рассказывала здоровенному, с детским лицом Джерри:

— Мой муж, когда мы с ним еще только встречались и куда-нибудь ходили, постоянно говорил мне про Тони. Про их ссоры, когда они были мальчишками. Как-то они ушли из дому и не успели до темноты вернуться, и мать Тони ему сказала: «Я так волновалась, Тони! Я могла бы тебя убить!» — Дениз сняла ниточку с рукава своего серого свитера. — А я всегда считала это странным. Волноваться, что твой ребенок, может быть, погиб, а потом говорить, что ты его убила бы.

— Погодите-погодите, — сказал на это Генри, обходя ящики и коробки, которые Джерри внес в заднюю комнату. — С самого первого подскока температуры у ребенка вы уже никогда не перестанете волноваться.

— Ой, не могу дождаться! — откликнулась Дениз.

Генри впервые пришла в голову мысль, что скоро у нее пойдут дети и она больше не будет у него работать.

Неожиданно заговорил Джерри:

— А вам он нравится? Тони? У вас отношения хорошие?

— Он мне нравится, — ответила Дениз. — Слава богу. Я ужасно боялась с ним знакомиться. А у тебя есть лучший друг детства?

— Думаю, да, — сказал Джерри, и его гладкие щеки залил румянец. — Только теперь мы вроде как пошли каждый своим путем.

— А моя лучшая подруга, — продолжала разговор Дениз, — когда мы перешли в среднюю школу, вроде как беспутной стала. Хочешь еще содовой?

Суббота дома. Ланч: сэндвичи с крабовым мясом, запеченные с сыром. Кристофер уже поднес ко рту кусок, когда зазвонил телефон и Оливия пошла взять трубку. Кристофер, хотя его никто об этом не просил, не стал есть и застыл с сэндвичем в руке. Казалось, в сознании Генри отпечатался этот момент: инстинктивное уважительное внимание сына в то самое время, как послышался голос Оливии из соседней комнаты. «Ах, бедная девочка, — произнесла она голосом, которого Генри никогда не забудет, — столько в нем было смятения и тревоги, что вся ее внешняя „оливщина“ исчезла, слетела как шелуха. — Ах вы, бедная, бедная моя девочка!»

И тут Генри встал из-за стола и вошел в ту комнату; он не очень много помнит, только тоненький голосок Дениз, а потом — несколько минут разговора с ее свекром.

Отпевание проходило в храме Святой Богоматери Сокрушения, в родном городе Генри Тибодо, в трех часах езды от них. Храм был большой, с витражными окнами, священник у алтаря — в белом многослойном облачении — помахивал кадилом, в котором курился ладан. К тому времени, как приехали Оливия и Генри, Дениз уже сидела рядом с сестрами на передней скамье. Гроб был закрыт, как и накануне, во время бдения у гроба. [3] Бдение у гроба — поминки, устраиваемые перед похоронами. Храм оказался почти целиком заполнен людьми. Генри с Оливией сели в одном из последних рядов; он не видел кругом знакомых лиц, пока чья-то огромная, молчаливая фигура, смутно обрисовавшаяся рядом, не заставила его поднять глаза. Перед ними стоял Джерри Маккарти. Оливия и Генри подвинулись на скамье, давая ему место.