Валерий Айрапетян - Дядьки [сборник]

«Тупого» я с радостью проглотил. Если бы дело дошло до драки, то через полминуты мне бы умываться кровью, как Юрик только что — водой. За неделю до летних каникул Юрик Саркисов-Брюсли за школой так отделал главного классного хулигана Володю Гукасяна, что тот, спасаясь от ударов и позора, дал деру до самого первого сентября. Странное благородство Юрика проявилось в том, что он сам принес забытый в бегах Володин портфель в пансионат «Луйс», в котором проживала семья Гукасян. Володя послал за портфелем младшую сестру Анаит, сам спускаться не стал. Через семь месяцев Анаит поскользнется на скользком речном камне, и ее — в раз переломанную щепочку — унесет быстрая весенняя река: мутное раздутое чудище, перемешивающее в своем брюхе десятипудовые камни, словно гальку для игры в го.

— Ладно, проехали, — отмахнулся я, заполненный до краев облегчением человека, которому на эшафоте зачитали указ о высочайшем помиловании.

— Я домой, в общем, — сказал Юрик после того, как тщательно вытер майкой лицо.

— Пойдем, провожу тебя, братан, делать один хер нечего…

— Точняк? — сощурил друг лукавые глаза-щелочки.

— Точняк. Мне не впадлу.

Мы пошли вверх по дороге, петлявшей точно придавленная камнем змея. За каждым поворотом открывался совершенно новый и всегда дивный вид: то пышный сад, то пестрая от цветов поляна, то выпуклые животы пригорков, нависшие над дорожными столбцами, то резвая излучина реки, разделенная надвое гигантским куском гранита, то луга, сейчас зеленые, а в начале марта укрытые невообразимым ковром подснежников, запах которых разносился на километр вширь и ввысь. За лугами бежала река, за рекой снова горы. Гуда ни глянь по периметру — всюду горы. Будто собрались братья-великаны на пир, уселись своими обширными задами на зеленый ковер, глядят на него задумчиво и ждут яств.

Ходу до Юрикиного пансионата было с полчаса, друг погрузился в свои мысли и мрачно молчал; молчал и я.

За новым поворотом показалась маленькая часовенка без дверей, и даже не часовня, а строение — три на три метра — с куполом и крестом, в темнеющей глубине которого высилась массивная каменная песочница, куда помолившийся путник мог приладить затепленную свечу. Построил ее дядя Варуж в прошлом году. Араик, его сын, знатный в округе планокур и лихач восемнадцати лет, разбился на этом повороте года три назад: сбил пять дорожных столбцов и влетел в дерево, называемое в этих краях «хлебным». Уж не знаю, при чем тут хлеб, но толстый его ствол не повалишь и танком, что уж о «копейке» Араика говорить. Очень горевал Варуж, места себе не находил целый год, можно сказать, жил на могиле сына. А потом пришел ангел во сне и велел Варужу построить на месте гибели сына молельню, и тогда придет ему утешение. Дядя Варуж был человеком верующим, поэтому внял словам ангела и немедля приступил к делу. Продал двух коров и быка, купил КамАЗ тесаных базальтовых камней, доски, цемент и железо. И приступил к работе. Еще молодой, не справивший сорокалетие, Варуж воплотил наказ свыше меньше чем за два месяца. Иногда просил братьев помочь, но только когда купол ставил и крыл — одному было не справиться. Те подавали снизу доски и железо, а прилаживал, забивал, крепил и сводил уже сам Варуж. И действительно, как только постройка была завершена, жена Варужа Эрмине понесла и родила на Пасху крепкого мальчика, названного Мишей, в честь Архангела Михаила, именно он, уверял Варуж, явился к нему в том спасительном сне.

Уже подходили к большим, выкрашенным в голубой воротам пансионата, а друг все молчал. Мне еще не приходилось бывать у Юрика в гостях, он не приглашал, а я не напрашивался, но сейчас, когда мы проделали по жаре такой пусть и пролегающий через совершенно эдемовские красоты, но от этого ничуть не легкий, путь, не пригласить меня к себе было бы нарушением всех местных традиций и вообще, что говорится, «не по-пацански».

Мы вошли в ворота, свернули вправо, прошли через чудесную еловую алею (пахнуло хвойным и прохладным), оставили позади два двухэтажных строения, когда Юрик резко, как гужевой конь, встал посреди третьего и сказал, будто в себя:

— Вот.

Он отворил обитую фанерой, с облупившейся зеленоватой краской дверь и кивнул мне: «Входи». Еще не переступив порог жилья, я уловил носом смешанный запах мочевины, прелых овощей, скисшего молока и чего-то пряного — запах, который всегда — в ста случаях из ста — выдает неустроенную человеческую жизнь, болезни, нищету и скандалы.