Дарья Верясова - Муляка [две повести]

В Москве, прогуливаясь по супермаркету, я наткнулась на стенд с детским питанием и неожиданно разревелась. Проходившие мимо люди глядели на меня с опаской и сочувствием.

Машин в тот день нет, нам приходится идти на маршрутку. Оглядываюсь: Дима машет и показывает язык. Заросший бородой, синеглазый и одноногий, издали он похож на благородного пирата. Я смеюсь и отвечаю тем же. Нет сил отвернуться, и некоторое время я шагаю задом наперёд.

— Лотта, поедемте в Анапу дня на три?

До Анапы чуть больше пятидесяти километров, и там живёт наша общая подруга.

— Поедемте, — Лотта глядит с пониманием.

— Сегодня же!

— Не печальтесь, Дарья, — отвечает мне Лотта. — Ведь будет же в Москве какая-нибудь общая встреча. Ещё увидитесь.

— Бросьте… — говорю я хмуро.

Подвал в тот день дочищаем быстро и без песен. Татьяны Ивановны дома нет — её не отпустили с работы, у Ани закончился отпуск, но она взяла больничный и с утра отмывает вещи из подвала. От воды газон раскис, а земля в подвале за ночь, наоборот, подсохла.

— Муляка — это местное слово. Не просто ил, а что-то вроде осадка. Вот в вине осадок — он тоже мулякой называется.

— Всё, — шутим мы, — переходим на водку!

В середине дня расстаёмся: бригада отправляется на новый объект, а мы с Лоттой — на автовокзал. На прощание мальчики пытаются скормить нам собственный обед, и мы еле убеждаем их этого не делать — нас покормят в лагере, а им ещё работать.

Автовокзал находится в низине, вплотную к реке Адагум. Внутри — покалеченные сидушки, сваленные у стенки, разломанная раковина в боковой комнатке, разбитые окна. После солнечной улицы хрустящие ломтики муляки в темноте кажутся мне брусчаткой. Кассир сидит в уличной будке, похожей на продуктовый ларёк. Мы берём билеты на вечер и возвращаемся в лагерь — укладывать вещи и собирать палатку.

Там пусто и скучно.

Спальники относим в верхний лагерь, возле склада из наших рук их перехватывает доктор Рома.

— Извини, — говорит он мне, — я тебя за грудь задел.

— Нет, — отвечаю, — это был живот.

— Чёрт, — показательно огорчается Рома. — Промахнулся!

«Вот, — думаю, — и нашему суровому Айболиту напекло».

Билеты в Москву у нас на вечер шестого августа из Крымска, поэтому большую часть вещей мы оставляем в лагере. Мы складываем их в огромный чёрный пакет и приклеиваем надпись «Личные вещи» — чтоб не увезли кому-нибудь в качестве гуманитарки.

Мы едем на море. Мы мечтаем, как вычистим грязь из-под ногтей, выровняем «волонтёрский» загар, впервые за десять дней расчешем волосы и потрём пятки пемзой. Мы будем спать на кроватях и есть домашнюю еду.

«И гадить сидя!» — торжествует кто-то в моей голове. Ну, да, и это тоже.

Три дня спустя перед нами разорённое гнездо и масса информации.

На входе в лагерь нас встречает Сергей — он из тех, кто вернулся из Москвы в день нашего отъезда в Анапу, мы не знакомы, но всё равно радуемся друг другу, как родные.

В автобусе мы не выспались и в шесть утра ещё имеем возможность уснуть — на улице прохладно, но Сергей рассказывает нам события прошедших дней, и мы не в силах уйти.

В лагерь привозили барана, но поскольку никто не решался его зарезать, пришлось вернуть животное хозяину. По слухам, через некоторое время баран вернулся в виде жаркого.

Ещё был надувной бассейн, в котором все купались, из-за нехватки воды его пришлось сдуть.

Какой-то умник накрыл одеялом работающий генератор, и, разумеется, он перегорел.

Неясно, занимается ли кто-то работой. Плюс какие-то дрязги и ссоры, пьянка и разбросанный мусор.

Серёга не сплетничает, он вводит нас в курс дела.

— А ещё, — говорит он, — я пытался перенести биотуалет. Подошёл, решил взвесить. Поднимаю, а изнутри — дикий вопль! Катюшка там сидела.

И мы ржём, как кони.

В восемь мы попытались уйти спать и провалялись в духоте до десяти. Потом встали.

На кухонном столе в беспорядке валялись обгрызенный хлеб, тарелки с протухшим мясом, пустые консервные банки, баночки с недоеденным детским питанием, переполненная пепельница, бумажные и пластиковые стаканчики с недопитым чаем, колода карт, хлоргексидин и скисшие помидоры. На самодельной скатерти — грязные пятна. На земле у стола — окурки и бумажки. И тучи мух вокруг.

На длинной лавке возле стола сидит котёнок Тёма Фрейд. Тёма — в честь детского питания, почему Фрейд — я не знаю. У него очень худые лапы и упругий шарик вместо живота. В лагерь его притащила Мила и подарила мотоволонтёру Лёхе — может, потому и Фрейд. Мне до сих пор трудно понять отношения Лёхи и Милы, но к Тёме мотоволонтёр привязался настолько, что забрал его жить к себе в палатку. Сейчас котёнок разомлел от жары и даже не пытается ловить мух.