Илья Горячев - Тьма кромешная

Главным отличием от подвала было относительное спокойствие. Тишина. Олег был предоставлен сам себе. Его никто не трогал. Он перестал вздрагивать от звука человеческого голоса. Понемногу начал оттаивать. На третий день ему в голову пришла страшная мысль: а может, он просто привык к неволе, обжился в заключении? Это напугало его. Нет, нет, он не хотел к этому привыкать! С другой стороны, разумом он понимал, что зыбкое спокойствие было обманчивым. Где-то наверху, за толстыми бетонными стенами кто-то ему неизвестный решает его судьбу. Может быть, даже прямо сейчас.

Целыми днями он мерил камеру шагами. В какой-то момент Олег заметил, что одна из деревянных половиц шатается. Немного усилий – и вот у него в руках ржавый гвоздь. Покрутил в руках. Решил: на крайний случай. Уж теперь-то вновь пережить что-то подобное первым дням в подвале его никто не заставит. Любой ценой. Не стал бы и тогда, но в наручниках невозможно ничего сделать. Да, оставался все же один способ… Их можно было заставить убить его. Словами. Но для этого нужно было победить дрожь во взгляде и голосе. Вот тогда, открыто презирая, их можно было довести до бешенства, спровоцировать. Но сил вести себя как Джон Рембо в плену у вьетконговцев у Олега не было, а потому подобная попытка, скорее всего, была бы обречена на провал. Единственное, чего он мог этим добиться, была бы новая волна унижений и издевательств. Но сейчас у него есть гвоздь.

Когда Олег понял, что теперь всегда есть аварийный выход, он ощутил спокойствие. На какой-то миг он почувствовал себя непобедимым, почти бессмертным. Никто не заставит его сделать что-то, чего он не хочет.

Откуда-то из глубин памяти всплыли слова из песни гуру юности. Олег гвоздем выцарапал их на стене:

Следующим утром он впервые вышел на прогулку. Десяток квадратных метров заплеванного бетонного пола, на стенах – «шуба», сверху – сваренная из арматуры решетка и козырек от дождя. Если выгнуть шею под определенным углом, то можно увидеть даже кусочек неба. Со всех сторон из соседних двориков летел забавный мягкий говор. Не решившись заговорить с кем-либо, Олег целый час разглядывал клочок неба. Какое же оно голубое!

Вернувшись в камеру, он сразу же приметил дописанное черным маркером наискосок под его стишком на стене:

Тревожно оглянулся. Провокация?

Или же где-то здесь, рядом, под камуфляжем с жовто-блакитным тризубом на шевроне бьется такое же, как у него, сердце, напитанное теми же песнями из такого далекого и в то же время такого близкого советского детства?

На десятый день Олега накрыло. Безысходность буквально вдавливала его в пол. В отсутствие внешнего давления мозг вышел из анабиоза и стал анализировать ситуацию, ища пути решения. Чем больше он думал, тем больше его захлестывало отчаяние, постепенно обернувшееся злобой.

– Я делал все правильно! – Он кричал, задрав голову куда-то вверх.

«Зачем мне все это? За что? Меня уже искорежило, я уже не такой, как был. Я испорчен. Брак! Зачем я такой сам себе?!»

Ответа не было. Лишь разочарование. Он сгреб висевший на шее деревянный крестик в кулак. Он носил его, как и почти все окружавшие его люди. Формально. Бездумно. По традиции. Кто-то носил крест, кто-то молот Тора, кто-то вообще серп и молот. Сейчас он душил его, тянул вниз, к земле. В общем, мешал. В конце концов Олег поддался объявшей его злобе и сдернул крестик, небрежно бросив на полку. В ту же ночь ему приснился отец Амвросий. Молчал, хмурился. Когда-то именно он крестил Олега в покосившейся деревенской церквушке. Тогда пожилой священник напутствовал его словами «Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину». Вскоре после этого Олег вступил в партию и устроился на работу в архив. Давненько не заезжал к старику. Собравшись на Донбасс, думал съездить за благословением к батюшке, но потом опасливо подумал: «А вдруг будет против, вдруг откажет? Ведь против его воли ехать придется…» Это Олег считал плохим знаком, а суеверий в нем было куда больше, чем веры. И так многие были против его отъезда. Многие… Маша… Олег погрузился в тягостные воспоминания, которые не отпускали его все последние месяцы. Он вспоминал их маленькую, тесную, но такую уютную квартирку на первом этаже хрущевки в двух шагах от круглосуточно гремящей МКАД. Вспомнил и ссору накануне его отъезда.