Array Array - Гений вчерашнего дня

— Надо бы санитара…

Харитон уже повалился на койку.

— Да надрались с вечера — дрыхнут… Утра придётся ждать — утром обход…

Комната была в лунных пятнах, за окном чернели яблони, скребли ветками крышу. Говорить было не о чем, но присутствие мертвеца придавало тишине мрачную торжественность.

— Чёрт, теперь не уснуть…

Арсений потянулся за сигаретой. И скривился — на бинтах выступила кровь.

— Давно в горах?

— С год…

— Что же ты, «жмуриков» не насмотрелся? Прикрой одеялом — и все дела…

Говорили поверх мертвеца, негромко, точно боялись разбудить. Харитон перебросил подушку в ноги, облокотившись на спинку кровати с приколотой бумажкой: «Х. Дрель, прапорщик».

— А мне их с детства довелось таскать… Места у нас глухие, тмутаракань… Помню, в кабацкой луже лежал человек лицом вниз — из спины финка торчит. Так вот пока протокол составляли, кто-то при всём честном народе спёр нож и пропил в кабаке…

Харитон хрипло рассмеялся.

— И чего ты его разглядываешь — чай, не шевельнётся…

Ладно, кинь махры — сам накрою. К смерти, как к жизни, привычка требуется…

Одеяло, прикрывшее мёртвое лицо, оказалось коротким — вылезли голые ступни, и Харитон растянул его по диагонали.

— Да, к смерти привычка нужна, а здесь — кому как выпадет…

Боль отступила, Арсений курил, привыкая к молчанию, слушал, как яблоки бьют на ветру о стекло, но прапорщик вдруг зашептал, тяжело играя желваками:

— У моего однокашника, Филофея Гридина, отца на глазах убили. Здоровенный мужик был, кузнец, мог наковальню, как бабу, на вытянутых руках нести, а ему топором по затылку. А убийца — приятель его, Тимоха Бородич, хутор у запруды держал. Уж чего они там не поделили?

Отец Филофея каждый день из кузни через мостки шёл, а мы из школы возвращались, так вот на этих мостках и увидели смерть…

Харитон почесал лоб, переживая прошлое:

— В деревни все наперечёт, знали, чьих рук дело, но поди — докажи…

— А почему ж не заявили? — радуясь разговору, спросил Арсений.

— Последнее дело! О себе каждый сам должен печься — даже на собственных похоронах… — Прапорщик загоготал. — Или ты думаешь: буду тонуть — руку протянут?

Арсений отвернулся.

— Ладно, не сердись… Это я вспомнил, как Филофей в воду бросился: отца на руках держит, каменеет… Я — помогать, сердце колотится, голова в тумане… И слышу, бормочет кто-то… А это Филофей клянётся отомстить…

Харитон закашлялся:

— Хороший у тебя табачок, лейтенант, только наш самосад крепче.

Арсения ранило в руку, и он представлял, как поедет к родне, где его будут встречать, как героя. Харитона он слушал с интересом, но без сострадания — когда брезжит счастье, чужая судьба не кажется горькой.

— Семьи у нас большие, ртов — не сосчитать. У Бородича на хуторе росли четверо сыновей, ровесников Филофея, а ему не повезло — три сестры, чего взять?..

Получилось, Филофей — единственный кормилец. Школу он бросил, впрягся в хозяйство, как вол. Ложился с совами, вставал с петухами. И всё — чтобы сестёр поднять…

Помню, мальчишками считали мы кукушку в лесу — немного ему отмерила… Ходили и к цыганке. «Заботливый ты, — водила она кривым ногтем по Филофеевой ладони, — жить будешь с родственниками на руках, а умирать на руках у озлобившегося родственника…» Как в воду глядела!..

Харитон уставился в стену, но Арсений не подгонял — ночь длинна.

— Слабого и комар обидит. «У, зверёныш! — грозили Филофею Бородичи. — Придёт и твой черёд!» Рос он кряжистым, в отца, да Бородичи тоже не промах, к тому же четверо — не совладать… Раз не сдержался, — налетели кодлой, а младший завизжал: «Кровью ответишь!» И всадил в ладонь перочинный нож… С тех пор Филофей терпел и работал. Днём — хмурый, слова не вытянешь, а ночами зубами скрипел. Но старался не зря: сестёр на ноги поставил.

Младшие в город подались, а старшая за меня вышла.

Это сейчас я седой весь, а был — как воронье крыло…

Так мы с Филофеем породнились…

— И меня дома невеста ждёт… — вставил Арсений, трогая нагрудный карман. — С каждой почтой — фотокарточка…

— Смотри, лейтенант, — осклабился Харитон, — верно, ищешь в ней то, что есть в каждой бабе…

Арсений сплюнул.

— Ну-ну, охолони, — переложил костыль под руку Харитон, — грех на калеку кидаться…

Он часто задышал, и Арсений опять подумал, что скоро будет далеко от этих проклятых гор, где дерутся даже в лазарете. И ему стало смешно.

— Ну, чего замолчал, продолжай, раз начал…