Алексей Курилко - Земля вращается со скрипом

— Ты мне деньги за прошлое верни, — послышалось из окошка.

— Манюня…

— Никаких манюнь! Брюня обреченно вздохнул.

— Ох, и курва ты — манюня…

В этот момент подъехал черный бимер. Из машины вылезли трое здоровых парней, один другого страшнее.

Выразительно посмотрев на меня, Брюховецкий отошел на пару шагов и, запрокинув голову, принялся внимательно изучать нечто на темнеющем небе, изредка бросая короткие взгляды в мою сторону.

Парни подошли. Стали что-то покупать. Я у одного, небритого такого, спрашиваю:

— Сигареткой не угостите.

Он глянул на меня и презрительно выцедил:

— Свои надо иметь.

А черт, думаю, начинается. Ну, чего не угостить? На крайний случай, почему нельзя отказать вежливо, культурно…

— На свои, — говорю, — денег нет.

— Заработай… — реагирует он в ответ так же презрительно, но уже даже не глядя.

— А вы бы научили меня — как. По вам сразу видно — работяги… Прямо заслуженные ветеринары труда!

Все трое уставились на меня, явно не понимая, что собственно происходит. Кто я? Чего хочу? Как смею?

А высокий такой, самый высокий, говорит:

— Че те надо?

— Ниче.

— Так че ты хочешь?

— Ниче.

— Те че, пизды дать?

— Ау вас есть?

Всё. Дальше терпеть они не намерены. Они ведь уверены, что физическое преимущество полностью на их стороне. Подобная самоуверенность исключает элементарную осторожность.

— Да ты задолбал! — сообщает небритый и, шагнув вперед, бьет меня в глаз.

Первый удар не страшен. Он наносится обычно для проформы. Он рассчитан исключительно на то, чтобы поставить меня, дерзкого щенка, на место. Они убеждены, это неприятное недоразумение в моем лице устраняется легко.

Нет, первый удар не страшен, но как важен для меня этот удар. После него мне их не жаль. Он усыпляет остатки моей искалеченной совести и будит во мне агрессию по отношению к этим козлам.

Ах, вы драться лезете, думаю я. Ну, хорошо…

И я вкладываю гораздо больше силы в свой прямой удар в край подбородка. Небритый, клюнув воздух головой, рушится, словно взорванный дом в военной кинохронике. Тут же ко мне ломится высокий и даже успевает замахнуться, но мощнейший удар Брюни просто-таки уносит его в сторону.

Третий парень в полнейшей растерянности глядит на это «Бородино», глаза нервно аплодируют…

Саша медленно подходит к нему. Я знаю, он не станет его бить. Тот боится и уже совершенно раздавлен морально… В Брюне нет и капли жестокости, ему по душе драться с достойными, равными противниками…

— Хочешь мне что-то сказать?

— М-м… Нет…

— Твоя тачка? — Да…

— Ну, так езжай…

Саня даже не злорадствует, ему неинтересно… Он вновь наклоняется к окошку:

— Манюня, ну дай нам пачку «Мальборо»…

— Как зуб?

— Да болит.

— Тебе водки надо выпить.

— Не хочу я водки.

— Лучшее лекарство.

— Не хочу. Куда мы идем?

— В гастроном. Хлеб надо купить. Забыл?

Оставив меня на парковой аллее, Брюховецкий ринулся через проезжую часть и нырнул в магазин.

Я закурил. Затягиваясь, надувал щеку, полоща зуб сигаретным дымом.

Вернулся он спустя минут пятнадцать, держа в руках бутылку водки, два пластиковых стаканчика и пол-литровый пакет томатного сока.

Я спросил:

— А хлеб?

— Не хватило. На червонец особо не разгуляешься. Помни об этом.

— Так как же хлеб? — не унимался я, пока он разливал.

— Да что ты заладил — хлеб, хлеб!.. Не хлебом единым жив человек! — Он протянул мне стаканчик: — Ведешь себя, как не знаю кто. Прям вынь ему тут да положь! Хлеба и зрелищ!

Мимо продефилировали две крашеные блондинки. Так, ничего особенного.

Саня проводил их тоскующим взглядом и провозгласил:

— За проходящих здесь дам!

Выпили мы, запили тепловатым соком…

— Ты в реинкарнацию веришь? — спросил вдруг Брюня.

— Это когда после смерти твоя душа переселяется во что-то другое?

— Нет, в кого-то. Во что-то — это полная ересь. Говорят, человек живет двенадцать жизней, а то и больше. Только он этого не помнит. Так, изредка, у кого-то всплывают какие-то куски в памяти, но он вкурить не может, что это за хрень. Или там… сон приснится, только с реальной жизнью ваще никак не связан.

— Ну и что?

— Да вот… — он чуть замялся. — Мне вчера показалось, что в прошлой жизни… Показалось, что в прошлой жизни я был Александром Матросовым.

— Кем?

— Александром Матросовым.

— Это который грудью бросился на дот?

— Не совсем. Он вроде как ползком его… это… обогнул…Взобрался на него и, схватившись за дуло пулемета, направил его вверх, а наши, значит, поднялись и поперли в атаку. Это потом уже стали писать, дескать, он грудью на пулемет бросился. Только это глупо и бесполезно. Его б в куски разорвало. Но звучит геройски, дескать, бросился на дот. Грудью прикрыл товарищей.