Евгения Доброва - Персоны нон грата и грата

Но вернемся в сознательный возраст. Однажды в никудышное дождливое лето, на унылой подмосковной платформе Сушкинская произошло чудо. В единственную на весь дачный поселок палатку-тонар завезли заморский товар. Консервы. Литровые слегка заржавевшие банки порубленных томатов в собственном соку производства города Окленд, Америка. Семнадцать рублей банка. Ни до, ни после в своей жизни я таких консервов не видела. Это было не менее удивительно, чем если бы в супермаркетах взбалмошного портового Окленда продавались яйца Петелинской птицефабрики, находящейся в пяти километрах от упомянутой дачной платформы: fresh eggs, made in Petelino, near Sooshkinskaya, Odintsovskiy district, Moscow region, Russia.

Я съела всю партию.

Местные алкоголики остались без закуски.

Чтобы познать контраст, надо понимать, что такое Сушкинская. Само название возникло потому, что под участки осушили болота. Но, конечно же, все равно это было очень сырое, вечно подтопленное и комариное место. За ночь я теряла энное количество крови. Днем съедала банку помидорной болтушки из Окленда. В таком нулевом балансе и продержалась все лето.

Настала осень, мы вернулись с дачи и, обнаружив в холодильнике пустые полки, всей семьей собрались в магазин «Ашан» за продуктами. Встал вопрос о том, сколько покупать томатного сока.

В коробке двенадцать пакетов по литру. В прошлый раз брали две коробки, двадцать четыре пакета, и до следующей закупки — а она у нас раз в полгода — мне не хватило.

— Возьму, пожалуй что, три коробки.

— Лучше посчитай, сколько ты выпиваешь, — сказал папа.

Я посчитала, и получилось сорок восемь литров.

— Какой ужас! Это когда по пакетику из «Перекрестка» приносишь, то незаметно…

— You are what you eat.

— Конечно! Помидорина — это же мой образ. Листья у нее ядовитые, плоды, пока незрелые, тоже. А когда созреют, то райские.

— У любой поэтессы так.

Я, кажется, знаю, в чем дело. Что ближе всего по вкусу к томатному соку? Правильно, кровь. Вот вам и ответ.

Продавали бы кровь — я бы кровь покупала.

В каком-то кино дьявол в человеческом обличье мог только сырые яйца есть. Тюк! — и выпивает…

Надо же откуда-то брать жизненные силы.

Бабушка и мама очень разные. Однажды мама купила красивые дымчато-синие босоножки фирмы «Цебо» на тонком высоком каблуке. Но в них было очень тяжело ходить. Мама мучилась, мучилась, пока бабушка не взяла топор и не подрубила каблуки. Сама бы мама ни в жизнь так не поступила. (А я бы поступила? Возможно. Если бы в голову пришло такое остроумное гордиево решение, а это вряд ли.)

Тогда мне было четыре, а в шестнадцать я получила эти босоножки в качестве приданого — не считая укороченных каблуков, они были как новые.

Я обрадовалась, но носить не смогла: одела пару раз на дискотеку в школу — нет, неудобно. Мама посмотрела на это дело и переправила босоножки тете на Украину.

Прошло много лет. Чешскую фирму «Цебо» переименовали в «Бата». Когда я была на год старше, чем тогдашняя мама, я пошла в обувной магазин и купила себе туфли «Бата». На двенадцатисантиметровом каблуке. Хожу в них вечером дома по ковру и думаю: боже мой, в жизни не было удобней обуви.

Зато была обувь вычурная. Чего только стоит незабываемое дефиле по Кронштадту в «меховых» шлепанцах — в сабо с фиолетовым гагачьим пухом. Это была фирма Zara, так себе, средней руки испанская модная фабрика, мейнстрим.

И вот этот мейнстрим нашел воплощение в петербургской поездке прошлого лета. У меня был ансамбль: черная бархатная кофточка-топик, отороченная таким же пухом, только, соответственно, черным, пуховая, опять-таки, заколка и эти вот «меховые» фиолетовые шлепанцы.

Когда я заявилась в таком наряде гости к питерскому поэту Кононову, первое, что он сказал, распахнув двери, было:

— Женя! Пушистая, как от Костромы!

Заметьте, не «из», а «от». Я не стала переспрашивать. Потом выяснилось, что Кострома это модный дизайнер.

И вот, будучи в этом самом «от Костромы», я в компании двух московских друзей отправилась в Кронштадт осматривать Морской собор архитектора Косякова. Собор восхитил меня; я достала фотоаппарат и сделала несколько кадров. А потом мы просто пошли бродить по городу. Если бы не солнце, бирюза исполинского купола и блеск Обводного канала, Кронштадт произвел бы удручающее впечатление: на улицах, в кафе-столовой, на автобусных остановках — там все еще продолжался Советский Союз.

Не торопясь, мы шли втроем посредине проезжей части — машин на острове почти не было, — и вдруг нас обогнала девушка. Не пройдя и трех метров, она оглянулась. Потом еще раз. И еще. В глазах ее было изумление и зависть.