Евгения Доброва - Персоны нон грата и грата

Я стояла и смотрела, и смотрела, и смотрела на бутон, но так и не сдвинулась с места.

А потом вызвали Елисеева.

После торжественной части весь класс пошел обмывать аттестаты в школьный буфет, а мы с Капустновой, не заходя домой, отправились на башню. Так называлась местная водокачка, высокий круглый столп из серого силикатного кирпича. Мы и раньше часто забирались туда на крышу по вечерам — смотреть на звезды. Внутрь вела дверка, сразу от нее начиналась лестница. Железная, ржавая, длинная, пролетов, наверное, двадцать. Набойки корочек цокали по ней, как копытца.

— Ой! — У Капустновой застряла шпилька в решетке.

Она спустилась на пару ступенек назад, вызволила туфлю и хотела снова надеть.

— Лучше вообще сними. Давай возьму одну, удобнее будет хвататься.

Капустнова послушалась моего совета и полезла дальше босиком.

— Тебе мои ноги не пахнут?

— Не пахнут.

В каждом городе есть своя башня, — размышляла я. — В Париже Эйфелева, в Пизе Пизанская… У нас вот — водокачка…

Башня таила страхи. Один раз на самом верху из кармана моей кургузой болоньевой куртки выпал фонарик. Бульк! — далекий всплеск где-то внизу. Упал в бак с водой. Нет больше фонарика. Мне очень страшно, лестница зыбкая, и где-то внизу не видимая в темноте вода. В другой раз — паук. Мы уже спустились обратно и выходили, Борька Тунцов толкнул дверь, на филенку упал дневной свет, и мы узрели его. Он сидел рядом с ручкой. Огромный, сантиметров пять, мохноногий, рыжий, узорчатый. Жуть.

Наконец мы преодолели последний пролет. На крышу вел люк, мы выбрались через него, сели подальше от края. Поселок был как на ладони. Наш дом, мрачные корпуса НИИ, магазин, детский сад, амбулатория. В окнах школьной столовой вспыхивали огни светомузыки — пьянка-гулянка, видать, шла вовсю…

— Куда поступать будешь? — спросила я.

— В этом году не буду. К отцу в кооператив пойду гладильщицей. А ты?

— Не знаю… В Москву куда-нибудь. Не могу здесь больше.

— А мне нравится. Я бы ни за что не уехала.

— Что здесь может нравиться, Тань? В этой глухомани?!

— Друзья… Экология…

— Какая экология, рядом трасса.

— До трассы километр. У меня окна в лес выходят.

Знакомая песня. Где-то я это уже слышала. Да, от мамы. С Капустновой все ясно — она стала клушей еще в школе. Это я хочу вылететь, как шампанская пробка. А они желают землянику собирать. А потом — картошку, а потом — бутылки.

Беседуя с Танькой, я теребила подаренную директрисой гвоздику, и вдруг она распалась на две части: головка оказалась отломленной и насаженной на спичку.

— Смотри. Надо же…

Капустнова подергала свой цветок за макушку, но он оказался нормальным, соцветие держалось крепко.

— Теперь понятно, почему на сцене валялись бутоны. Ты не заметила?

Нет, она не заметила. Танька вообще не придавала значения мелочам.

— Какой теплый вечер.

— Почти как на юге.

Было еще светло. Я смотрела вниз на поселок. Прощай, Лесная Дорога! До свиданья, овраг! Летите, голуби. Вперед, гардемарины. Хау ду ю ду ю, мистер Браун. Счастливого рождества, мистер Лоуренс. Боже, царя храни. Спокойной ночи, малыши. Взвейтесь кострами, синие ночи. С легким паром. Время, вперед. Я люблю тебя, жизнь. Черный ворон, я не твой!

По паспорту он был Саша Карлов. Но все звали его Карлос, ему это шло, такому смуглому, темноволосому и высокому, — мне, его девушке, завидовали однокурсницы. Будучи по натуре актером, как оказалось впоследствии, неудавшимся, Карлос работал винным менеджером в компании «Голиаф». В его обязанности входило объезжать рестораны и предлагать закупщикам калифорнийские вина.

Мы жили незарегистрированной супружеской жизнью в восьмиметровой комнате общежития театрального института. Каждый вечер Карлос собирал в портфель каталоги и ехал в центр, средоточие питейных заведений. Заказывали у него немного, зато он прикасался к шикарной жизни. Дома, в казенной клетушке с мышами и засаленными розовыми обоями, зазвучали диковинные слова: винная карта, бордо, божоле, флют, сомелье, купаж… Карлос произносил их вдохновенно. До сих пор помню патетику, с которой он выговаривал название «Пол Массон» , — голос Карлоса включается в голове всякий раз, когда вижу эти огромные кринки с дешевым десятидолларовым пойлом. Но тогда я еще не знала вкуса их содержимого, и энтузиазм возлюбленного мне передавался вполне.