Александр Проханов - Теплоход Иосиф Бродский

Есаул содрогнулся от ужаса. Это он порождал химеры. Его извращенный разум сотворял чудовища, в которых злые машины сочетались с порочной плотью. Он сам был химерой, в которой живые органы были свинчены железной резьбой, под черепом работал раскаленный компьютер, во лбу, в костяном углубленье, вращался прибор ясновидения — улавливал свет звезды, магнитное поле Земли, энергию человеческих мыслей.

Есаул был на грани безумия. Звал небесного Ангела, чтобы тот явился, исцелил его душу и разум, прогнал наваждение. Или ударом копья рассыпал на изначальные мириады молекул, из которых Творец, исправляя ошибку творения, создаст другую, совершенную плоть, вселив в нее совершенную душу.

По всему горизонту на черном небе полыхали пожары. Качалось красное зарево. Взрывались атомные станции. В реки лилась ядовитая раскаленная жижа. Пылали нефтепроводы. Из городов убегали толпы, беженцы запрудили дороги. Повсюду с металлическим стрекотом носилась саранча — секла, рубила, колола, сверкая огромными бритвами. Гигантский синий кузнечик с пурпурными крыльями шагал через горы трупов. На спине у кузнечика, на алмазном троне, в золотом облаченье, великолепный и грозный, восседал Князь Мира — темнокудрый, с бледным лицом модельер Словозайцев. Сжимал в руках серебряный жезл с зеленым кольчатым змием, из которого сочились капли раскаленного яда, и от каждой вспыхивал новый пожар, гибли несметные толпы.

Есаул упал на колени, стиснул перед грудью ладони и стал молиться, стоя на коленях на железной холодной палубе. Вымаливал явление Ангела. Корабль плыл, огибая поросший деревьями мыс, за которыми брезжил рассвет, нежно наливалась заря. Это мог быть Ангел, внявший молитве. Ожидал Есаула за изгибом реки, посреди цветущего луга, взирая дивным лицом, распушив белоснежные крылья.

Заря становилась пурпурной, небо пламенело в заре. Есаул в нетерпении, страстно взирал. Мыс проплывал. В открытом поле, багровая, в малиновых сполохах, горела деревня, окруженная дымом и пеплом. На деревенских улицах шло ночное побоище. Падали люди, пробитые свинцом и железом. Горела бегущая из хлева корова. Сыпали в небо опаленные, охваченные пламенем куры. В черном небе, над сгоравшим селом, огромные и стремительные, носились демоны. На белом скелете коня мчался Добровольский, в красном плаще и зубчатой короне, размахивая блестящей косой. Луиза Кипчак, голая, с трясущейся грудью, оседлала свинью, била острыми пятками, безумно хохотала, сверкая бриллиантовым пахом. На шее тувинца, тряся вислым задом, растрепанная, словно ведьма, неслась Стеклярусова, и в спине ее был виден хромированный болт. Куприянов в стальном бюстгальтере, в набедренной повязке из жести, танцевал болеро, гремел кастаньетами, взмахивал сильной волосатой ногой. Круцефикс в черном небе крутился горящей свастикой, катился огненным колесом, разбрызгивая бенгальские искры салюта. И на красных перепончатых крыльях, как огромный птеродактиль, раскрывая зубастый клюв, летел медлительный демон, заслонял половину неба, озаренный пожаром.

Есаул, потрясенный, закрыв руками лицо, покинул палубу и шатаясь ушел в каюту.

И приснился ему дивный сон. Будто он летит волнистым, восходящим полетом, возносимый душистым ветром. Лишен телесности, веса, — одна душа. И от этого — несказанный восторг, нескончаемое ликованье. Внизу — озаренные дивным светом пространства, в которых блуждает его восхищенный взгляд. Озера такой синевы, какой нет на земле, и от этого возникает молитвенная радость. Луга изумрудного цвета, столь чистого и сияющего, что зрачок не может напиться, все скользит в серебристых травах. Чем выше возносит его поток, тем шире пространства, — леса за лесами, реки за реками, холмы за холмами. То в осенней красе, подобные золотым иконостасам. То в морозном сияющем блеске с завитками белых метелей. То в сверканье дождей. То в солнечных ручьях половодья. Ему чудесно. Кажется, он оказался в тех священных местах, где когда-то был сотворен и вкусил блаженство. Покинул дивную родину, отпал от волшебной природы, но снова сюда вернулся и был принят в материнское лоно. Дух, сокрытый в природе, — и есть творящий, благой, милосердный Бог, к которому он стремится, которого так любит и славит в своем невесомом полете. Его любовь столь чиста, вера столь блага и наивна, что из восхищенных глаз катятся благодарные слезы.

Он проснулся с ощущением счастья. Поднялся и вышел на палубу. Занимался рассвет. Серая, в дымке, бежала вода. Туман скрывал берег. И опять на безлюдной палубе ему повстречался горбун, словно измученное насмешками существо весь день таилось в каюте и на краткий миг, когда мучители спали, выходил на воздух. Есаул перехватил его испуганный взгляд. Больное сутулое тело сжалось, словно ожидало удара. Мысль, что его боятся, причинила Есаулу боль. Он поклонился горбуну: