Борис Евсеев - Юрод

Он сидел спиной к Лавре, глядел на ручей, но когда Серов на цыпочках хотел обойти странника, свесившего вниз с крутого склона ноги, тот резко обернулся, сказал повелительно:

- Сядь!

Серов, сам не зная почему, подчинился.

- Меня ищешь?

- А вы кто?

- Выкать у себя на Москве будешь. А я - Малый Колпак, или просто Малый. Аль не слыхал?

- Позавчера как раз услышал.

- Нюхом чую - меня ищешь. Кнут тебе нужен и палка нужна. Дурь из спины вышибать.

Будет кнут! И палку до самого до кончика проглотишь. Айда за мной!

Человек в полуботинках, в долгой, серой, не новой то ли свитке, то ли курточке поднялся. Был человек невысок и на вид странен: плечи широкие, ноги короткие, руки длинные. Лицо имел запоминающееся: черные, сросшиеся брови над зелеными, глубоко запавшими глазами, желтоватые, тонкокожие, цвета лежалых газет щеки и лоб, мягко встрепанный пучок каштановой бороды, торчащей чуть не из самого кадыка. На голове сидевшего под Пивной башней была красная островерхая лыжная шапочка с кисточкой, волосы - тоже каштановые, без седины - забраны были в косу, из-под шапочки торчали. Человек сначала долго подшлепывал губами, дергал кожей лба и лишь затем произносил слово или целую фразу.

- В Лавру, в Лавру пошли! Да одень ботинки, дурень! Не в босохождении смысл ведь! - Он внезапно дернулся, мигом передвинул на грудь заплечный сидор, выхватил оттуда войлочные музейные тапочки-мягкоступы, кинул их наземь... И Серов тут же с неожиданной радостью и великим удовольствием продел в тапочки свои босые ступни, завязал на пятках длинные крепкие тесемки. Ногам стало теплей, тепло побежало от лодыжек наверх, быстро дошло до спины, залило живот, наплотнило ямочки над ключицами, плечи, шею.

- А это - чтоб оглох ты!

Человек со сросшимися бровями поднялся на цыпочки и влепил Серову не сильную, но звучную затрещину.

Кровь от затылка и от задетого правого уха враз отхлынула.

- А это - чтоб онемел! - Ляснул Серова еще и по губам человек в островерхой шапке.

Серов засмеялся. Как раз этого ему и хотелось уже часа три: чтоб ноги и спина согрелись, а голова остыла. Значит, встреченный именно тот, кто ему нужен!

- Вякнешь в Лавре хоть слово - в реке утоплю, - сказал драчливый недоросток, поправил болтающийся сидор и тут же, не оглядываясь, побежал вперед, весело и поочередно размахивая обеими руками.

В воротах Лавры человек, назвавший себя Малым Колпаком, еще раз обернулся, зашипел таинственно:

- Молчи! Сейчас кощуны творить буду!

Он остановился на стыке обширных, очень высоких ворот и лавринского мощенного булыжником двора, стал чего-то ждать. Ждать пришлось не слишком долго. Из отдела внешних церковных сношений вышли трое священнослужителей. Малый Колпак стремительно выступил им наперерез и, ухватив крайнего справа за грудки, с невиданной силой затряс его как грушу, но потом, словно передумав вытряхивать иеромонаха из рясы, трижды смачно, даже хрустко на рясу длинную плюнул.

Кто-то грозно крикнул, заспешили к месту кощунства верующие, служки, монахи попроще, из находившихся здесь же поблизости. Уже Малый Колпак получил от кого-то затрещину, уже слетела с него островерхая червонная шапочка, хрустнуло ухваченное крепко плечо.

- В милицейскую часть его!

- Басурман!

- Расходитесь, братие. Не на что тут глазеть.

- Ты что, дурак, белены объелся?

Малый Колпак словно этого вопроса и ждал. Он еще сильней нахмурился, что-то замычал, как бы отнекиваясь, затряс головой, сделал вид, что хочет вырваться и убежать, а сам вертанулся на месте, вцепился в того же оплеванного и вмиг высоко, ловко и нагло, как подол женщине, задрал ему спереди рясу. Под рясой на животе и ниже оказался большой цветной, укрепленный какими-то веревочками календарь, с последней страницы которого улыбалась чернявая, склонившаяся к автомобилю и совершенно голая красотка.

- Гуа... - загудела небольшая толпа.

А Колпак плюнул еще. На этот раз вверх, в воздух. Все вынуждены были за плевком следить, вынуждены были сторониться, чтобы слюна низкорослого "похабы творящего" человечка не попала на головные уборы, одежду...

Пока все смотрели вверх, Колпак плюнул опять, плюнул густо и смачно все тому же, прикрывающему злополучный календарик рясой, монаху на руку...

Не выдержав грубого и непристойного поношения, сгорбившись и кляня отчего-то самого себя, Серов пошел из Лавры вон. Собственно говоря, он и сам мыслями устремлялся к чему-то похожему, и сам хотел резких и странных действий, поношений, многозначительных дурачеств, обнажавших что-то скрытое и тайное. Было неприятно лишь то, что Малый Колпак устроил такое поношение в чтившейся всегда Серовым глубоко Лавре.