Лев Кассиль - Вратарь Республики

Сирена вызывала уже на поле. Раздались аплодисменты. Это встречали Цветочкина и Кандидова. Теперь Антону приходилось играть против солнца. Кандидов надеялся, что в перерыве оно уже сядет. Он просчитался — нет еще. Зубчатая тень от тысячи голов, торчавших там, наверху, медленно продвигалась к его воротам. Низкое солнце жгло и кололо глаза. Он полагал, что разбитые гидраэровцы уже не найдут в себе силы, для того чтобы нападать, как в начале игры. Но сразу, вслед за свистком, игра покатилась к его воротам и заметалась перед ним. Антону не давали опомниться. Мяч метался перед воротами. Солнце не давало осмотреться толком. Тень продвинулась, но была еще далеко.

— О, черт, как медленно поворачивается! — услышали запасные магнетовцы, сидевшие вблизи ворот Кандидова.

— Кто поворачивается?

— Да земля эта!..

Его не поняли. Ему показалось, что все сегодня против него. Если бы трибуны стадиона были немножко выше или земля повернулась чуть быстрее, солнце было бы уже загорожено.

На трибунах гудели. Там тоже поняли, что гидраэровцы не смирились, что команда вышла с намерением дорого продать кубок и боролась всерьез. Даже мяч как будто стал злее. Казалось, что он, фыркая, бросается на людей. Антон кидался в самый омут игры. Длинные руки его извлекали мяч из самого пекла, и мяч, казалось, клубился у него в руках. Игра стала резкой. Сразу попбдало несколько человек.

— Ну, сейчас пойдет рвачка, — говорили на трибунах.

— Да, это уже сшибачка началась.

— Завтра дрова подешевеют, — сказал дядя Кеша, — пошла рубка, колка… Этот Цветочкин и ковала же!

— Ну, ваши, положим, тоже охулки на ногу не кладут. Им только случай дай подловить — приложат… мое почтение!

Севастьяныч, сторонясь мяча, изворачиваясь, сновал среди разгоряченных тел, как укротитель среди группы тигров. Он не давал расходиться страстям, почтительные тирады его сирены раздражали публику. Зрители жаждали результата. Они воспринимали свисток судьи как скучное лирическое отступление в авантюрном романе. Всем казалось, что Севастьяныч придирается к Цветочкину.

— Судья подыгрывает! — закричала южная трибуна. — Судья — двенадцатый игрок! Рефери, надень очки! Гроб, зола! Вали в крематорий. Касторки судье!..

— Замолчь, ты! — кричал дядя Кеша и вставал, оглядывая крикунов. — Ты много соображаешь, сидя тут, шпана!

Карасик играл очень старательно. Он гонялся за всеми мячами, он старался поспеть всюду, где требовалось.

— Чарли Чаплин! — кричали ему мальчишки.

Он не обращал внимания. Его терзало сложное чувство: неистребимая жажда мести Антону и тоска по дружбе с ним. Он страстно хотел победы. Кажется, никогда в жизни ничего он не хотел так… Играя в полузащите, он все время вылезал в нападение. Несколько раз ему удавалось ударить по воротам Антона.

Его обуяла маниакальная приверженность к игре. Он обожал голубые майки и люто ненавидел алые. Но Антон насмешливо из-под самого носа брал у него мяч на лету и, насмешливо, вполголоса сказав: «Пер-Бако — это львенок, а не ребенок», — незаметно для Севастьяныча давал Карасику легкий шлепок сзади. Это было очень обидно для Карасика. Он разъярился. Он падал на траву. Майка его вылезла из трусов. Сверху на него наваливались тяжелые тела. В тоске и удушье он зубами рвал траву, выкарабкивался, вскакивал и, сатанея, гнал мяч к воротам. Только одно желание было у него — вбить, вбить, вбить!.. Во что бы то ни стало вбить этому здоровому, великолепному верзиле.

Вдруг он получил мяч от Фомы и в тот же момент увидел просвет. Впереди никого не было. Он бросился вперед за мячом. Антон ждал удара с другой стороны, от Бухвостова, и теперь бежал на перехват, прямо на Карасика. Карасик, на бегу примериваясь, как можно лучше ударить, хотел обойти Антона. На трибунах начали вставать.

— Сажай, сажай!..

Дальнейшее произошло в одно мгновение. Перед самым лицом Жени тело Антона закрыло горизонт, небо, трибуны. Откуда-то взялся Цветочкин. С разбегу он прыгнул на Карасика и всей тяжестью тела притиснул его к Антону, который сделал рывок навстречу. Слышно было, как столкнулись тела. Страшно, по-заячьи, вскрикнул Карасик и плашмя рухнул на траву.

Сразу все остановилось. Севастьяныч свистел.

— Коробочка! — раздался в тишине голос дяди Кеши.

— С поля! Коробочка! — закричали с трибун.

Да, это была «коробочка». Отвратительный прием — одновременный стискивающий толчок с двух сторон. Карасик неподвижно лежал на траве. Его быстро перевернули на спину. Не дышит. Баграш и Фома, схватив руки Карасика, делали ему искусственное дыхание. По полю бежал со своим чемоданом доктор. Настя и Груша, не чувствуя под собой ног, скатились с трибуны.