Чжан Сянлян - Мимоза

Он и в поле не помогал мне разгружаться, стоял и поигрывал кнутом. Едва я сбрасывал нужное количество навоза, он тут же гнал лошадей дальше, спешил очень. Груз одной повозки полагалось уложить в четыре кучи. Он намного опередил остальных, и после первой ездки мы возвращались в полном одиночестве.

Так что и у огромной навозной кучи наша повозка оказалась единственной. К третьей ездке все, кто ворошили навоз — в их числе бригадир Се, — начали понимать, что происходит нечто странное. Осадив лошадей, Хай Сиси отходил в сторону и усаживался на корточки; он и не пытался скрыть свою враждебность ко мне. Не курил, только мрачно сжимал кнутовище, будто готовился огреть меня, чуть я начну уставать и работать с прохладцей. Все посмеивались и тихонько обсуждали, что будет. А я трудился не покладая рук. И вовсе не для того, чтобы бросить ему вызов, а потому, что меня буквально переполняла какая-то молодецкая сила. Пришлось даже расстегнуть ватную кацавейку и подставить грудь ласковому солнцу. В таком виде, нараспашку, я напоминал лихого гармониста из Красноармейского ансамбля песни и пляски.

К навозу было подмешано изрядно соломы, так что я без больших усилий подхватывал вилами не очень тяжелую смесь. Сотней взмахов я наполнял повозку. Такая работа изнурительна для голодного. Мне же удавалось делать ее спокойно, без спешки. Я даже усовершенствовал кое-какие приемы, подойдя к задаче по-научному. Главная нагрузка должна приходиться на ноги и на спину, нужно стараться двигаться ритмично, без рывков, беречь силы.

После четвертой ездки моя победа сделалась очевидной. Ни капли усталости, я бодр, как и прежде. Женщины стали посмеиваться над Хай Сиси, называя его между собой местным словечком «хренодуй», смысл которого был мне не вполне понятен. У бригадира это «хрен» и вовсе не сходило с языка, но было неясно, кого из нас он бранит.

Хай Сиси тупо сидел на корточках, казалось, человек отошел по нужде, да так и забылся. Своей цели я достиг: в нашем противоборстве мне удалось победить. Теперь мне хотелось большего — не просто победить, а сокрушить его!

Мы возвратились уже из пятой ездки, другие совершили едва по три, а Дохлая Собака и вовсе две. Бригадир глянул на солнце и крикнул: «Шабаш!» Тогда я заорал ему:

— Рано! Только разохотились! Еще одну ездку успеем!

Когда закончилась эта шестая ездка, зимнее солнце уже опускалось за горы. Ни тучи, ни туманная пелена не заслоняли от взора их вершины, и они вздымались, отчетливо чернея в своей наготе. Воробьи и вороны, отчаявшись сыскать хоть зернышко среди остатков сена на конюшне, летали над разбитыми деревенскими проулками, чтобы опуститься на ветви сохлых деревьев в маленькой рощице, откаркать, отщебетать и замереть неподвижно. В холодном и влажном воздухе поднятая колесами пыль быстро оседала; мороз пощипывал щеки. Садясь на повозку, я поплотнее запахнул свою ветхую кацавейку. Передо мной маячила согбенная спина возницы. И в этой его позе было столько неизбывной тоски, столько душевной муки, что и во мне — с чего неизвестно — возникли горечь, маета, какое-то безразличие ко всему... радость победы исчезла, как не бывало, мне показалось — я рухнул в глубокий колодец с ледяною водой.

В полях тишина, ни души; нас окутал бледно-лиловый закатный сумрак. На разбитой грязной дороге только мы двое...

Расправившись с двумя казенными просяными лепешками, я раздобыл у Редактора полтазика воды и, раздевшись возле докрасна раскаленной печки, умыл лицо и растер тело. Еще недавно кожа моя была вялой и дряблой, а теперь под ней ощутимо бугрились мышцы, пока, правда, слабенькие и не вполне твердые, но уже позволяющие провидеть будущего мускулистого атлета. Я подумал вдруг, что недаром в ранних переводах книг по политической экономии «физический труд» часто передавали словами «мускульный труд». Мышцы — это богатство, дающее возможность уверенно идти по жизненному пути, позволяющее полностью развить твои природные задатки; мысль вдохновляла, побуждала с еще большим рвением отдаваться так хорошо мне знакомому «мускульному труду».

К прошлому возврата не будет, придется мне расстаться с музой. Здесь культура никому не нужна, знания способны принести один только вред, ибо в самый неподходящий момент начинают растравлять душу. Я прощался с тем, что было мне дорого и близко, — и грустил; но впереди меня ждала встреча с близким и дорогим — и я радовался; я направлялся к Мимозе.