Илья Крупник - Струна [сборник]

Читали мы «По ком звонит колокол» с таким восхищением. При этом сцена – любовь Джордана и этой девушки (Марии) – воспринималась мною как самое сильное повествование о любви, которое когда-либо читал. По-русски у Платонова такая вот сила в «Реке Потудань».

Причем мне казалось, что эта сцена где-то в середине, она в чем-то, в своем роде – чуть ли не контрапунктна военному повествованию, чуть ли не одна из кульминационных сцен (война, но и жизнь, любовь, да еще столь драматичная – то, что произошло до этого с этой девушкой).

Но вдруг оказалось (перечитывая), что девушка появляется очень скоро, на нескольких, почти что первых страницах, и мне (давнему любящему читателю) представилось ясно, что это прямо «подстава», как в беллетристике, ага – вот и девушка, да еще она улыбается Джордану, значит, дальше будут их отношения и наверняка любовь… Первая глава совсем небольшая. И вот. Вторая глава. И сразу – Мария.

Субъективно? Не знаю. Читать «По ком звонит колокол» очень интересно, затягивает тебя повествование, нет той трудности восприятия фолкнеровских экспериментов, однако у Фолкнера (б. м., из-за «трудности» чтения) не просто следишь за движением повествования, а еще и раздумываешь над ситуациями, столкновениями разных характеров, читаешь медленно.

Кстати, вернемся к Марии в этой самой первой сцене встречи с Джорданом. Она смотрит на него неотрывно, она, повторим, ему улыбается. А рассказывали до этого (в чем причина, мы потом узнаем), что она прямо вздрагивала, когда кто-то до нее даже дотрагивался. Пусть она уже пришла в себя после того, что с ней было. Но ведь не настолько, не сразу ведь. А тут попросту беседует с незнакомцем, ему, мужчине, улыбается.

Не знаю, не знаю. Станиславский говорил: «Не верю». Все ведь наверняка психологически сложнее, и в поведении ( с первой встречи). Наверное, что-то есть чисто внешнее в психологическим рисунке автора. Не знаю. В общем, так мне сейчас кажется. А читаю все равно с таким интересом, следишь за движением сюжета неотрывно. А настоящая сцена – любовь – это 7-я глава. Действительно близко к середине. Однако речь тут была о начале: надо ли так сразу вводить Марию. И ее психология.

Вот так. Пожалуй, на этом кончу. О Фолкнере, Хемингуэе.

Но вот писатель, очень хороший, а все же не того масштаба. Тоже переводной. Кортасар. И на его примере (хотя это и перевод) можно говорить о стиле. Бабель когда-то отвечал на вопрос, как он добивается яркости своих рассказов: «Стилем, батенька, стилем» (цитата не точная, без «батеньки» наверняка, но смысл точный).

Как работает Кортасар? Чем достигается подлинный интерес читателя к его во многом великолепным рассказам? Нет, не просто переплетением реального с фантасмагорией, как представляется. Все и сложнее, и – проще.

Замечательно переведенный Володей Симоновым «Лента Мёбиуса» или «Слюни дьявола» в переводе Эллы Брагинской. Остановимся на переводе Брагинской.

Ведь в основе рассказа «Слюни дьявола» бытовой уличный сюжет, увиденный автором (здесь – героем-фотографом): пожилой гомик нанимает, судя по всему, привлекательную женщину, чтобы она соблазнила стоящего на улице юношу, соблазнила пойти с ней (а в действительности для того, чтобы уже в квартире им воспользовался пожилой сластолюбец). Ну что за сюжет… Разве стоит писать рассказ… И тут автор преобразует этот «нестоящий» сюжет виртуозной внешней обработкой, мастерством стиля. То же и в переводе Володи Симонова «Ленты Мёбиуса». Там еще с самого начала идет этот гимн внешнему мастерству. Стиль ветвится удивительно; тебя захватывают эти поразительные фиоритуры (вот такое слово. Откуда всплыл этот музыкальный термин?), переплетение фраз, все это великолепно, орнаментально, это просто восхищает по-настоящему. Повествование переносится в какие-то заоблачные выси, где герои (он – бродяга-насильник, убийца, и она – чистая девушка) в чем-то «переплетаются»? Непонятно, на грани необъяснимого.

И вот тут начинаешь задумываться о своем постулате: в начале должно быть чувство авторское, стиль и внутренний замысел – одно и то же. Только стилем и можно выразить чувство.

Но… Это ведь для поэтическоготипа сочинений. А для «умственных»: захватывающее увлечение самим сюжетом, но и виртуозностью повествования, и почти всегда так бывает у настоящих художников– захватывает тебя то, о чем ты читаешь. Для меня доступно выразиться в сочинении, только когда идет, повторяю, от собственного чувства, всего, что «не могу молчать». И только тогда это удается. Внутренне поэтическая проза. Если же нет сильного чувства, возникает сочинение (для меня) второго ряда. Интересно, но без эмоций. Но это для меня так… В общем, не будем однобокими в суждениях.