Мартин Сутер - Лила, Лила

Мари выражала свой протест, бросая махровые полотенца на пол после однократного использования, хотя наклейка с улыбающимся глобусом на светло-желтой кафельной стене крошечной ванной убедительно просила постояльцев этого не делать.

Они находились на приеме, устроенном крупным немецким издательством. Давид не понял, каким именно. В расписании просто стояло: «С 18.30 разл. приемы, «Франкфуртер хоф».

Карин Колер заехала за ними в гостиницу и с тех пор не отходила ни на шаг. Опекала, словно церемониймейстер, представляла разным людям, толпившимся вокруг, тактично подводила к другим, которые не толпились.

Давид пожимал руки и вежливо улыбался комментариям вроде:

– Ах, я буквально проглотила вашу книгу.

– Вы знаете, что по вашей милости я плакала?

– Только-только начал читать ваш роман. Умоляю, не говорите, чем все кончится!

– Моя жена прочла вашу книгу и прямо-таки требует, чтобы и я тоже прочитал.

– Ваша книга лежит у меня на ночном столике, на самом верху.

Уже некоторое время он держал в руке палочку сатай, с которой нет-нет да капал арахисовый соус – возможно, ему на брюки, он не отваживался бросить взгляд вниз. Палочку он зажал, как сигарету, между указательным и средним пальцами левой руки, держа в ней еще и бокал. Салфетку сунул под левую мышку. Каждый раз, когда он собирался переложить сатай в правую руку и поднести ко рту, начинались рукопожатия. В данный момент он пожимал руку Джереми Стьюарда, лауреата премии Букера, которого Мари представила ему с легким восторгом в голосе. Давид пока не читал его книг, но знал, что Мари они очень нравятся.

– You're one of my heroes, [22]– сказала она, как раз когда Карин Колер потащила его прочь, чтобы познакомить с очередной важной персоной: Йенсом Риглером, главным редактором издательства «Лютер и Розен».

Риглер оказался толстяком с иронической складкой у рта. Когда Карин представила их друг другу, он сказал:

– Наконец-то мы с вами встретились. Кстати, я на вас в обиде.

– За что? – испугался Давид.

– За то, что вы не послали рукопись мне.

– Рукопись прислала нам подруга господина Керна, – вмешалась Карин. – Он даже не знал об этом.

– Тогда я в обиде на вашу подругу. Она хотя бы хорошенькая?

Давид смерил его взглядом, пытаясь подыскать более деликатный ответ, чем «сволочь ты!».

И опять Карин пришла на помощь:

– Она просто красавица.

Риглер поднял брови.

– Вы привезли ее с собой?

– Нет.

В тишине, повисшей после резкого ответа Давида, послышался чей-то голос:

– Никто не видел официанта с вином? Он что тут, один-единственный?

Худшие опасения Давида оправдались: Джекки.

Он был в черном блестящем костюме с пурпурной бабочкой. Кожа на скулах разгоряченно-красная, глаза несколько остекленевшие, беспокойно переминается с ноги на ногу.

– Устраивают помпезный прием, а выпить нечего!

– Я принесу, – сказал Давид и исчез в толпе.

Мари все еще разговаривала с лауреатом Букера. Давид обнял ее за плечи, привлек к себе. К счастью, уже после нескольких фраз Джереми Стьюард завел разговор с французским издателем, остановившимся возле них.

– Здесь Джекки, – тихо сказал Давид.

Мари взглянула на него так, будто не расслышала.

Давид подбородком показал ей, куда смотреть.

– Вон он. С Карин Колер и главным редактором «Лютера и Розена». Пьяный, в смокинге.

Мари чуть не расплакалась.

– Сожалею, – сказал Давид.

– Отошли его.

– Не могу.

– Тогда скажи хотя бы, чтоб оставил нас в покое.

Давид пожал плечами.

– Ну что ты в нем нашел?

Давид задумался, потом наконец сказал:

– Мне его жалко.

– Жалко? Джекки?

– Мне всех стариков жалко.

– Серьезно? Почему?

Эта мысль пришла Давиду в голову впервые. И похоже, Мари ею заинтересовалась.

– Потому что они старые. Вся жизнь у них позади. И никто не обращает на них внимания. Оттого я и не могу послать Джекки к черту.

Мари положила руку ему на затылок, притянула к себе.

– Вдобавок он напоминает моего деда. Давид ни одного из своих дедов не знал.

С одним мать разругалась еще со времен своего совершеннолетия. Другой умер, когда Давиду было всего четыре.

– Твой дед тоже столько пил? – Мари пошутила, но Давид остался совершенно серьезен.

– Да. Увы. А когда бывал трезв, рассказывал мне разные истории. Как Джекки.

– Тоже одни и те же? – Мари не хотела впадать в серьезность.

– Да, одни и те же. Но дети это любят. Им не нужны новые истории. Даже в старых они не терпят изменений.