Роберт Менассе - Изгнание из ада

Подали кофе. И десерт. Шербет с лесными ягодами. Официанты принесли две порции, безусловно большие, но всего-навсего две. Почему не тридцать?

Да какая разница. Перед закрытием-то. Остроумие притомилось, как и метрдотель с официантами.

— Рюмочку для пищеварения не желаете? Рябиновой водочки? Очень рекомендую!

Вон как официанты заторопились. Виктору казалось, что они бы с удовольствием налили рябиновку прямо в недопитые бокалы с вином или в чашки с кофе. Хотя нет, рюмки для водки тоже на столе. Откуда они вдруг взялись? На миг, вспышкой воспоминания, Виктор увидел интернатских воспитанников, которым, если они не успевали доесть суп, второе бухали поварешкой прямо в остатки первого. Потом люди в черном расхаживали по залу, проверяя, чтобы это «комбинированное» блюдо («Поди, твоя любимая еда?») было съедено подчистую… Уже тогда у Виктора глаза на это не глядели, отвратительное зрелище, он смотрел и не видел, потому что в таких ситуациях перед глазами вмиг возникала завеса, вот как сейчас.

— С вашего позволения, ресторан закрывается, — сказал метрдотель.

У австрийских официантов совершенно особая манера выражаться, подумал Виктор, оборотная сторона, черный человек в ханжески подобострастном варианте. Какая горечь во рту, Виктор подавил тошноту.

— Однако же, — потупившись, продолжал метрдотель (с чего он потупился? Смотрел на Викторову тарелку с тающим шербетом?), — прошу вас, не торопитесь, спокойно откушайте десерт. — Он кашлянул.

Виктор отправил в рот большую ложку шербета. Сущий бальзам для горла. Еще одну. Приятно холодит. Разогретые предыстории. Множество недоразумений. Нет смысла снова извлекать их на поверхность, ведь ничего по-настоящему не разъяснишь, не сотрешь без следа. Его только снова и снова будет тошнить… Воспоминание как павлинье перышко в горле. Отвратительно. Лучше шербет. Прохладный. Спокойно. Откушать. Наперекор-и-вопреки.

Она и не догадывается. Недоразумения. Наверняка она не догадывается, и как раз по этой причине он в любое время и именно сейчас готов все ей простить. В нем столько агрессии, он чувствовал, как она бушует в глубине его существа, и думал: беспощадно! Сегодня я беспощадно прощу ей все!

Он вдруг скривился, вскочил, выбежал из зала, оттолкнув в сторону метрдотеля, который с затаенным нетерпением подходил к двери, и через секунду уже согнулся над унитазом. Все выплеснулось вон, вся история: суп, телятина с классическим гарниром, много шербета и немного лесных ягод, красное вино, кровь, кофе, слизь, водка, ничего неудобоваримого, только непереваренное.

«Плод чрева», все-таки придется об этом поговорить, думал Виктор, возвращаясь к столу.

Метрдотель принес счет, чтобы они подписали.

— Тебе лучше?

— Да. Все хорошо! — Виктор не глядя подписал счет. Но когда метрдотель попросил кредитную карту, чтобы снять копию, стало ясно, что счет обернется бумерангом.

— С какой стати? — сказала Хильдегунда. — Счет пойдет директору Пройсу!

— Разумеется! — кивнул метрдотель. — Кредитная карта служит только для страховки, копия будет уничтожена, как только господин директор гимназии оплатит счет.

— Или не оплатит! Нет, это исключено! Директор делал заказ, пусть и платит! Такова договоренность. Вы не можете требовать от его гостей…

Виктор нетерпеливо-протестующе взмахнул рукой. Он испытывал ужасную неловкость. Большей неловкости, кажется, и быть не может. Он сидит тут со своей… ну да, со своей великой несвершенной любовью и по ее милости вдруг снова чувствует себя мальчишкой, который по милости матери Марии готов был сквозь землю провалиться от стыда, когда она впадала в панику из-за какого-нибудь счета, проверяла каждую строчку, отсчитывала гроши, возмущалась, что надо платить за вполне естественные для всех вещи, — например, история в трамвае: тогда еще были кондукторы. «Один взрослый, один детский», — сказала мама.

«Он уже не ребенок!» — возразил кондуктор.

«Он мой ребенок», — отрезала мама.

«Простите, сударыня, рост у мальчика больше метра пятидесяти! Любому видно! Детский билет — только до метра пятидесяти!»

«Его рост — метр сорок девять! — отчеканила мать, и что хуже всего, она была абсолютно уверена в своей правоте. — Я не стану платить за ребенка четыре шиллинга. Детский билет стоит восемьдесят грошей!» Ребенок, который уже не был ребенком, но должен был сойти за ребенка, оставшегося маленьким, если не отставшего в развитии, но одновременно растущего чересчур быстро, отчего штаны и рубашки ему всегда покупали с запасом, «на вырост», этот ребенок, одновременно слишком большой и слишком маленький, вынуждал мать к непомерным расходам, грабил ее. Виктора едва не вырвало, но не в пример матери он стеснялся реакции окружающих, ведь все уже смотрели на них, и потому опустил голову, съежился, от стыда становился все меньше — еще две фразы матери, и она добьется, чтобы его измерили, а он вправду уменьшится до метра сорока девяти. «Нет, это возмутительно, идем, Виктор, мы выходим!» Она и по имени его назвала. Десятки людей будут дома рассказывать про инцидент в трамвае: там ехала сумасшедшая особа, а сына ее зовут Виктор! Того и гляди, услышав его имя, Виктор, поскольку Абраванель, конечно, звучит слишком по-иностранному, начнут спрашивать: Виктор? Случайно, не тот, из трамвая?