Роберт Менассе - Изгнание из ада

Пасхальные каникулы 1969 года. Мама, разумеется, работала всю неделю, за исключением двух главных праздничных дней — пасхального воскресенья и пасхального понедельника, а у ребенка, как назло, каникулы, за ним надо присматривать, ограждать его от улицы, где подстерегают опасности, и у отца тоже нет времени. «Ты знаешь, Виктор, я о твоем отце никогда дурного слова не сказала и не скажу. Никто не упрекнет меня в том, что я после развода посеяла в ребенке ненависть к отцу. Нет, мы все будем относиться друг к другу по-доброму. Но…» У отца, к сожалению, есть время только на развлечения, женщин, теннис, карты да бега. Где он сейчас торчит? В Бадене под Веной, всего в получасе езды от столицы, сидит на пасхальные каникулы в какой-то курортной гостинице, с некоей Тусси. «Не хочу говорить о ней плохо, раз твой отец ее любит», там есть казино и ипподром, а вечером он играет в тарок и воображает себя героем, если в субботу проедет полчаса на машине в Вену, потому что это посетительный день, «а в этот день я сама свободна и могу посвятить тебе все время!» Однако бабуля Кукленыш смогла взять выходные и присмотреть в каникулы за ребенком. Увлекательные дни. Поход в Лайнцкий зоопарк. Прогулка. Иной раз можно увидеть кабана. Поэтому огромный парк и называется зоопарком. Они кабанов не видели. Виктор лишний раз почувствовал себя обманутым. Самая обыкновенная прогулка, скучней не придумаешь. Собралась гроза, бабуля с Виктором припустили бегом, но невероятно быстро потемнело, черные тучи закрыли небо, словно рывком задернулся полог, они бежали, тяжело дыша, подгоняя друг друга, — куда? К выходу из парка, словно там была крыша, а ведь их даже машина не ждала, они приехали городской железной дорогой. И вот уже по земле ударили крупные капли дождя, обрушились колючей стеной, по сравнению с этим душевая в интернате с ее двадцатью душевыми головками под потолком, куда их загоняли дважды в неделю, была просто сушильней. Бабуля внезапно остановилась, сказала:

— Какой смысл бежать дальше? Мы уже и так промокли. До костей.

Виктор огляделся по сторонам — никого, ни души, ни человека, ни кабана, только лужайка и лес.

— Раз уж мы вымокли до нитки… — сказала бабуля и тоже огляделась по сторонам. — Слушай, ты когда-нибудь видел голую женщину?

Запыхавшись, они стояли под дождем, Виктор недоуменно смотрел на бабулю, которая справедливо истолковала его взгляд как отрицательный ответ и продолжила:

— Что ж, с этим тебе придется еще немного подождать. Но сейчас ты увидишь голую старуху. Старуха, — сказала она, распуская собранные в пучок волосы, — это зрелище, которое не может испортить молодого мужчину. — Она тряхнула головой, так что длинные ее волосы заколыхались под дождем из стороны в сторону. — Это… как бы сказать…

Виктор видел, как шпильки разлетелись вокруг, попытался сквозь завесу дождя приметить, куда они упали, чтобы найти их в траве и подобрать.

— …просто опыт, вроде… — Первые шпильки, которые вытащила из пучка, бабуля все еще держала в зубах, а поэтому шамкала, точно беззубая хрычовка с омерзительной старушечьей бородой. — Черт! — Она выплюнула шпильки; куда они упали? Виктор прикинул место, а бабуля продолжила: — Это вроде как… старое дерево, например. Вон то! Оно тебе нравится? Ребенок видит молодые и старые деревья, а с определенного возраста старые деревья не замечает! — Она расстегнула кофту. — Или кровь! Ты же видел кровь? И не тогда только, когда сам впервые порезался или поранился. — Тяжелая мокрая кофта упала наземь, бабуля энергично крутанула юбку вокруг бедер, чтобы застежка оказалась спереди, расстегнула молнию. — Ты видел звезды на небе еще до того, как узнал, что иные уже умерли, и как они называются, и что они вообще собой представляют, и как, может статься, влияют на нашу жизнь… — Бабуля рассуждала прямо-таки поэтически, а Виктору почудилось, что он плачет, но нет, это капли дождя текли по лицу. — Дети видят звезды простодушно, и не только когда достаточно повзрослели, чтобы их понять, и точно так же… — Юбка соскользнула вниз. — …точно так же ты видишь сейчас старуху! — Бабуля стояла перед ним, телесного цвета шкаф, голая как божество… нет, теперь наземь упали бюстгальтер, грация, пояс от чулок, и лишь тогда бабуля оказалась голой, и, ей-Богу, была она вовсе не телесного цвета, а белая. И среди белизны — черные дебри, дождевой лес, опасный треугольник.

Еще прежде чем он с жадностью всмотрелся и вообще успел что-то увидеть, бабуля принялась скакать по лужайке, в шумных потоках дождя, вскидывая руки вверх, кружась в гротескном танце, под музыку собственных экстатически пронзительных криков, барабанную дробь капель, басовые раскаты грозы.