Филип Рот - Заговор против Америки

Я знал этих людей всю жизнь. Женщины дружили, делились тайнами и рецептами, болтали по телефону, приглядывали по мере надобности за чужими детьми и отмечали в своем кругу дни рождения совместной поездкой за двенадцать миль на Манхэттен посмотреть какое-нибудь бродвейское шоу. Мужчины не только годами работали в одном и том же округе, но и по два раза в месяц встречались по вечерам, чтобы сыграть в безик (тогда как жены в те же часы играли в маджонг), а время от времени целой компанией отправлялись в воскресное утро в баню, прихватив с собой сыновей, начиная с возраста где-то посередине между Сэнди и мною. На День благодарения, на Четвертое июля и на День труда семьи как правило отправлялись на пикник в буколическую резервацию Южная Гора милях в десяти к западу от нашей округи, где отцы с сыновьями метали подковы, играли в софтбол и слушали, если кто-нибудь прихватывал с собой транзисторный приемник — главное чудо техники в наших местах, — трансляцию со стадиона. Мальчики не всегда ладили между собой, но отцовская взаимоприязнь нас примиряла. Изо всей нашей ватаги Селдон был самым хилым, самым ненадежным и, увы ему, самым невезучим, — и все же именно с Селдоном мне предстояло провести остаток детства и кто знает сколько еще. С тех пор как они с матерью узнали о том, что их тоже переселяют, он начал таскаться за мной еще более назойливо, да я и сам понял, что, раз уж мы с ним окажемся вдвоем единственными евреями среди учеников начальной школы в Данвилле, — и данвиллские неевреи, и наши собственные родители будут считать, что мы с ним — не-разлей-вода. И хотя неизбежная неразлучность с Селдоном наверняка должна была оказаться далеко не самым худшим изо всего, что ожидало меня в Кентукки, именно она казалась девятилетнему мальчику особенно невыносимой перспективой и стала в конце концов причиной бунта на корабле.

Да, но как поднять бунт? Этого я пока не знал. Однако предреволюционная ситуация уже сложилась — и я нашел в подвале среди всякого хлама маленький и жалкий чемоданчик (даже не кожаный, а какой-то картонный), тщательно очистил его от плесени изнутри и снаружи — и припрятал в него полный набор одежды, осторожно заимствуя ее, предмет за предметом, из комнаты Селдона на первом этаже, куда мать регулярно загоняла меня поучиться играть в шахматы. Я обошелся бы собственной одежонкой, однако понимал, что мать рано или поздно заметит участившиеся пропажи и потребует у меня объяснений. Она по-прежнему занималась стиркой в конце недели и сама забирала из прачечной то, что сдавала туда (тогда как забирать вещи из химчистки входило в мои обязанности) — и таким образом в голове у нее сложился полный инвентарный список семейного гардероба вплоть до состояния и дислокации каждой пары носков. С другой стороны, воровать одежду у Селдона представлялось проще простого, и — с оглядкой на его отношение ко мне как к своему второму «я» — от соблазна таким образом отмстить ему было просто не удержаться. Нижнее белье и носки легко засунуть себе под футболку, вынести в подвал и уложить в чемодан. Украсть, вынести и припрятать брюки, верхние рубашки и обувь, конечно, труднее, но достаточно сказать, что Селдон был весьма рассеян, чтобы кражи проходили успешно и до поры до времени оставались незамечены.

Запасшись полным набором вещей соседа по дому, я, впрочем, не знал, что делать дальше. Мы с ним были примерно одинаковой комплекции, и когда я однажды в предвечерний час, набравшись смелости, переоделся в подвале в его одежду, мне только и осталось что встать во весь рост и сказать: «Привет. Меня зовут Селдон Вишнев» — и почувствовать себя при этом полным уродом.

И не только потому, что полным уродом казался мне сам мальчик, в которого я перевоплотился, но потому, что мое неприличное рысканье по всему Ньюарку в недавнем прошлом, кульминацией которого явился нынешний маскарад в подвале, неопровержимо доказывало, что куда большим уродом стал я сам. Уродом, каких свет не видывал.

$19–50, оставшиеся у меня из элвиновской двадцатки, также отправились в чемодан под стопку белья. Я моментально переоделся в собственное платье, зарыл чемодан поглубже в ворох прочего хлама и — прежде чем разгневанный призрак Селдонова отца успел придушить меня прямо на месте преступления висельной веревкой — выскочил во двор. В ближайшую пару дней мне удалось притвориться, будто я забыл о том, что (причем неизвестно зачем) припрятано у меня в тайнике. Я даже убедил себя в том, что эта небольшая эскапада ничуть не серьезнее «преследования христиан», которому некогда предавались мы с Эрлом, — но вот однажды вечером моей матери пришлось стремглав сбежать по лестнице в квартиру на первом этаже, усесться с миссис Вишнев, взять ее за руку, заварить ей чаю и в конце концов препроводить в постель, — настолько расстроена и возмущена оказалась эта вечно пропадающая на службе вдова тем, что ее сын самым необъяснимым образом «растерял всю свою одежду».