Филип Рот - Заговор против Америки

В тот январский день к четырем часам Элвин еще не соизволил подняться с постели. Прибыв к нам, дядя Монти бесцеремонно задал ему вопрос, ответа на который не знал никто из нас: «А как это ты умудрился потерять ногу?» Поскольку и вообще-то неразговорчивый Элвин был в этот день особенно угрюм, презрительно отмахиваясь ото всего, что я придумывал, чтобы как-то его подбодрить, сейчас я не ожидал, чтобы он удостоил самого несимпатичного из всех наших родственников хотя бы словом.

Но хамоватые повадки дяди Монти с вечной сигаретой в углу рта были таковы, что даже спросонья неуравновешенный Элвин не мог бы просто-напросто предложить ему заткнуться. Да и пуститься в обескураживающие людей скачки на одной ноге — как в день прибытия на вокзале — он сейчас, лежа на кровати в пижаме, не мог.

— Франция, — кратко и уклончиво ответил он на нагло сформулированный вопрос.

— Самая сраная страна в мире, — безапелляционно констатировал дядя Монти. Летом 1918-го, в двадцать один год, он сам сражался во Франции с немцами, приняв участие во второй великой бойне на Марне, а затем и повоевав в Аргоннском лесу, где войска Антанты прорвали немецкий западный фронт, так что про Францию он, разумеется, знал все, что нужно.

— Но я не спрашиваю тебя, где. Я спрашиваю тебя, как.

— Как, — эхом откликнулся Элвин.

— Давай, парень, выкладывай. Тебе сразу и полегчает.

Это ему было известно тоже: от чего Элвину полегчает.

— Где ты был, — продолжил дядя Монти, — когда тебя зацепило? И не говори, что ты просто оказался не в том месте и не в то время.

— Мы ждали лодку, которая должна была нас забрать.

Элвин закрыл глаза, словно решив не открывать их более никогда. Но вместо того, чтобы прервать свои объяснения в этой точке, на что я от всей души надеялся, он неожиданно добавил:

— Я подстрелил немца.

— Ну и? — спросил дядя Монти.

— Ублюдок безостановочно орал.

— Вот как? Отлично. Значит, ублюдок орал. И что же дальше?

— Ближе к рассвету, незадолго до того, как должна была прийти лодка, я пополз к тому месту, где он лежал.

Ярдах в пятидесяти от нас. Но к тому времени он был уже мертв. Однако я подполз и дважды выстрелил ему в голову. И плюнул ему в лицо. И тут они бросили гранату. Меня ранило в обе ноги. Одну ногу — в стопу. Сломаны и раздроблены кости. Но эту ногу мне спасли. Прооперировали и спасли. Вставили в нее штырь и спасли. А вторую ногу мне оторвало. Я глянул и вижу, что стопа на правой ноге у меня вывернута задом наперед, а левая нога болтается на ниточке. Ампутировали мне ее, можно сказать, сами немцы.

Так вот, значит, как оно было. И никакого подвига — из тех, что я успел себе навоображать.

— В одиночку на ничейной полосе, — пояснил Элвину дядя Монти, — тебе могли приложить и свои. И темно было наверняка, как у черта в жопе. Предрассветная пора. Парень слышит выстрелы, паникует — и бросает гранату.

А на это у Элвина и вовсе не нашлось, что ответить.

Кто-нибудь другой понял бы его состояние — хотя бы из-за того, что лоб Элвина покрылся испариной, изо рта побежала слюна, да и сидел он, по-прежнему не открывая глаз. Понял бы — и повел себя соответственно. Но только не дядя Монти. Понять-то он понял, вот только вести себя соответственно не захотел.

— А как получилось, что тебя вытащили? Что, поглядев на болтающуюся ногу, тебя не бросили умирать?

— Повсюду была грязь, — не совсем впопад ответил Элвин. — Не земля, а грязь. Я ничего не помню, кроме грязи.

— Ну, а кто тебя, идиота такого, вытащил?

— Не знаю. Я потерял сознание. Кто-то вытащил.

— Я хочу понять тебя, Элвин, — и не могу. Он плюется! Плюется в лицо мертвецу! И теряет ногу.

— Иногда сам не знаешь, что делаешь и почему. — Сказал это я. Да что я понимал? Однако я возразил дяде Монти. — Не знаешь, почему, а все равно делаешь. Потому что не можешь иначе.

— Ты не можешь иначе, Фили, только если ты идиот. Только если ты стопроцентный идиот. — И дядя вновь обратился к Элвину. — Ну и что теперь? Так и будешь валяться здесь, потихоньку проедая пособие? Снайпер ты херов! Или, может, решишь все же позаботиться о себе, как поступаем мы все, несчастные смертные? Когда ты соизволишь подняться, для тебя найдется работа на рынке. Ты начнешь с самого низу, ты будешь мыть полы в сортире и сортировать помидоры, начнешь грузчиком и разнорабочим, но ты будешь работать на меня и получать жалованье каждую неделю. Проку от тебя будет немного, но я уж как-нибудь перетопчусь, потому что ты сын Джека, а ради моего брата Джека я готов на все. Не будь Джека, я бы не достиг того, что достиг. Джек научил меня делать бизнес, а потом он взял да помер. Штейнгейм хотел научить тебя делать свой бизнес — строительный. Штейнгейм хотел. Но тебя, идиота, научить нельзя. Ты швырнул ключи в лицо Штейнгейму. Эйб Штейнгейм для тебя — тьфу, плюнуть и растереть. Любой — тьфу, плюнуть и растереть, для Элвина Рота, — любой, кроме Гитлера.