Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

"Свихнулась! Что за фокусы?!" ― думал я ошеломленно, догоняя ее. Краешком глаза увидел, как многозначительная улыбка на лице работницы вмиг преобразовалась в недоумение, как она застопорила шаг, растерянно проводила взглядом бегунью.

С непонятной решимостью Лида сбегала вниз, одолела этаж, другой ― она уже выбегала в коридор на первом этаже, когда я, поравнявшись, схватил ее за руку.

Вырвалась, побежала дальше.

Потом произошло невероятное: она распахнула двери детской комнаты и в проеме ее ― о, чудо! ― мы увидели в той же позе и на том же месте девочку с куклой; позади нее, на значительном расстоянии, стоял малыш, далее, повернув голову к нам, еще двое-трое малышей. Будто девочка и не отходила никуда отсюда, а оцепенев, стояла, стояла... На лице ее вспыхнуло нечто похожее на догадку. Девочка вскрикнула: "Мама!" и бросилась к Лиде на руки ― та прижала ее к себе, держала девочку с куклой в объятиях, что-то шептала и целовала, целовала... В щеки, лобик, нос... То был, Ибн, какой-то фантастический миг притяжения, когда все в тебе ― каждая клеточка ― и в другом существе вдруг раскрывается и тянется навстречу. Подобное приходилось, видеть впервые.

Девочка, побледнев и машинально не отпуская куклу, прижалась к Лидиной щеке и словно оцепенела...

Незабываем диалог с девочкой в первый день.

― Почему ты долго не приходила? ― спрашивала она.

― Я... мы... были в командировке5 ― ответила Лида, густо краснея.

― А что такое командировка?

― Это когда уезжают по делам далеко-далеко и надолго, ― пришла на помощь кто-то из работниц.

― Не надо командировок.

― Почему, детка?

― Потому что меня могут отдать чужим людям.

― Чужим?

Девочка стала объяснять понятие "чужие люди", она рассказала о "чужих людях", крохотного житейского опыта хватило у нее, чтобы составить себе немудреную классификацию "чужих людей" ― те делились на добрых и злых, хороших и плохих, где черно-белое преобладало над цветным. Она достаточно точно представляла мир, заключенный в теорию Дома: знала назначение Дома, куда "отдают" и откуда "берут" детей, рассказала о каком-то мальчике, которого взяли хорошие дядя с тетенькой, а другого мальчика, напротив ― нехорошие дядя с тетенькой, о том, как этому мальчику хотелось и не хотелось уходить с ними. Рассказывала она с уверенностью человека иной, чем у остальных сверстников, судьбы ― доверительно, как между очень близкими, обязательно родственными людьми, говорила с некоторой обидой за долгое наше отсутствие ― это к радости, ибо обидеться, да еще в такой ситуации, могут в самом деле только близкие люди. Важно, что девочка вмиг и бесповоротно увидела в нас своих родителей. Бедная девочка приняла с добродушной легкостью легенду о командировке. Опережая события, скажу, что сейчас, спустя много-много лет, у нее о Доме остались смутные воспоминания. Самые первые воспоминания ― это один-два куска небольшого пространства, причудливо деформированные временем. Она уже не помнит о командировке, и мы стараемся не ворошить забытое: она помнит комнату, ночь, ей не хотелось спать. Тогда она вышла из спальной комнаты, вошла в комнату, где было много игрушек, взяла куклу, но тут рядом возникла фигура женщины-воспитательницы, лицо которой не помнит. Она помнит, что из-за куклы возникла какая-то борьба с женщиной. Она не то упала, не то ударилась о что-то и плакала... И еще помнила обрывочно встречу с Лидой: "Мама подняла меня, а я держала в руках куклу..." С наших слов, она относит оба эпизода к времени бытия в детском саду. Остальное, слава Богу ― в тумане...

Я бросился к заву, напористо стал умолять пересмотреть просьбу. Я доказывал, хотя зав и не возражала, вгорячах даже ударил ладонью по столу. Спешил, понимая, что промедление чревато нехорошим: чудо человеческого притяжения можно было уберечь, только вызволив девочку с куклой немедленно. Казенных проволочек, к счастью, оказалось меньше, чем ожидали: на следующий день мы были вместе.

А день-другой спустя девочка захворала. Жена днями, неделями не отходила от больной. Я говорил тебе об особой близости между Лидой и девочкой. Вначале, не скрою, я заметно выходил из системы гравитации ― что было, то было! Отлично помню день, час, когда меня захлестнули такие же чувства, что и Лиду. Как-то сидел у изголовья больной девочки ― та приложила мою ладонь себе на лоб и произнесла: "Папа, я умру сейчас?" Будто что-то оборвалось внутри ― я готов был отдать за нее все, я велел выбросить глупости вон, сказал, что думать о смерти нелепо, что ей предстоит долгая, может быть, бесконечная жизнь. Она улыбнулась, поинтересовалась: