Дмитрий Вересов - Третья тетрадь

– Так вот они, ваши естественно-научные причины. Не прикасайтесь ко мне, – процедила она и медленно, с прямой спиной вышла на улицу.

Дома с ней случилась истерика, и страшный призрак плотской любви вдруг окружил идеальный образ бывшего каторжника. Призрак этот был мучителен и пугающ. Он заставлял ее всматриваться в замужних женщин, ища в них разгадки, или вставать перед зеркалом и до слез в глазах разглядывать свою точеную фигуру. Неужели не только путь смирения, но и путь страстей ведет к тому же: обезображенная фигура, страх, отвращение, ненужность? Нет, никогда, никогда! Неужели остается только первый – наука? Она судорожно хваталась за книги: Михайлов, Бокль, Спасович, Декандоль, но напечатанные слова вновь возвращали ее к тому, кто так могущественно владел этими самыми словами, а отсюда уже было совсем близко и до ощущения мужских рук на своем теле. Порочный круг замыкался.

Аполлинария изнывала от стыда и сладкого омерзения, которые вызывали у нее эти новые мысли, а ядовитое петербургское лето лишь добавляло им остроты и тягучести.

Пряно цвела черемуха, пьяно – сирень, а когда душный аромат жасмина поплыл над каналами, она зашла к Якову Петровичу и честно призналась, что не может больше жить без того странного человека, приходившего к нему несколько месяцев назад.

Полонский насупил соболиные брови.

– Вы так молоды, Поленька, и так… Вы хотите сразу всего, а он… он не сможет вам дать этого «всего».

– Почему? Он мученик, титан, весь мир в его распоряжении…

– Именно поэтому. Никакая женщина не заменит всего мира.

– Я – заменю!

– Он устал, он слишком много видел и испробовал…

– Я молода и полна сил!

– Он женат.

– Но она же безнадежна!

Полонский посмотрел на нее пристально, вздохнул и решительно откинул волосы со лба.

– Смерти нет, Поленька. Тем более в отношении того, кого любишь. И даже – кого любил. Но хорошо, я постараюсь. В среду Штакеншнейдеры принимают в Ивановке. Он обещался. Поедемте вместе. Но только потом не проклянете ли вы тот мартовский день и мой дом и не станете ли бежать меня, как чумы?

Вместо ответа Аполлинария порывисто поцеловала его большую красивую руку.

Дах заполнил требование на дневник Елены Андреевны прямо в читальном зале, давно выучив шифры наизусть. Помимо этого он набрал еще множество малоизвестных брошюрок по истории Васильевского острова, Университета, пореформенного Петербурга и выдержек из «Биржевки» с происшествиями. Правда, происшествия там фиксировались, только начиная с 1861 года. Умолить девочек в обход правил принести книги сейчас же не составило большого труда, ибо обаянием своим пользоваться он умел отлично.

Забрав целый ворох принесенных ему материалов, Данила забился в дальний угол и принялся быстро листать страницы.

Информации было море, но на Волховском переулке не происходило ровным счетом ничего, словно это был заколдованный остров в бушующем Петербурге. В двух шагах бесновался Университет, гвардейцы рубали шашками не только студиозусов, но и случайно подвернувшихся преподавателей, накрывались притоны вокруг Смоленского кладбища, ссорились между собой держательницы светских салонов, но никакого отношения к Достоевскому и Аполлинарии все это не имело.

Данила посмотрел на часы – зал закрывался через десять минут. Он отодвинул гору книг, едва не грохнув их на пол, и жадно схватился за дневник, открыв его на всякий случай на пятьдесят девятом годе.

Так, снова литературные склоки, чтения, бессонная ее совесть, «я вечно чужая и дому, и звездам», ах, как чертовски здорово, предвосхищенный Серебряный век, но, дальше… дальше… Вот мимоходом смерть сына Полонского, подробно – жены, бедняжка, – в двадцать лет…

Шестидесятый. Январь. Опять Пассаж. Февраль – лекция Якова Петровича в Университете, жалуется, что не дал ему Бог бича сатиры, на что умница Елена возражает, что «с ним было бы и хуже. Уж довольно с нас этих бичей, скоро бьющих будет больше, чем подлежащих битью…»

Но что это? После – спор о… гувернантках. Разумеется, студиозусы превозносят их до небес, а вот Елена Андреевна – и, надо думать, сам лектор полагают, будто это «придирчивые злые старые девы. Им просто хочется сорвать досаду за свою неудавшуюся жизнь». Значит, Аполлинария там, и, несомненно, в первых рядах, ее алогичность в разговоре собьет кого угодно.

Значит, Апа не обманулась, но кого же Суслова встретила на той лекции? Достоевского там не было. Или все-таки был? Или это был какой-нибудь красавчик-белоподкладочник, в спор с которым она втянулась, как в страсть, и шла с ним потом метельным вечером, все споря, все пленяя… Но противники гувернанток не живали в занюханных Волховских переулках.