Дмитрий Вересов - Третья тетрадь

Ну, опоздал я и к тому же в крови весь явился, выпивший. Списали меня, хорошо – не посадили. И началась с той поры моя сусловиана. Душно здесь, выйдем, что ли, да в мою сторону пойдем.

Они шли не спеша, как идут обычно нагулявшиеся приятели, и молчали. Небо отражалось в мокром асфальте, дома – друг в друге, судьба одного в судьбе другого. А город бесновался вокруг них, втягивая в бездонные воронки совпадений и прапамяти, заставляя поверить во что угодно.

Но вот Данила остановился и решительно открыл крошечный полиэтиленовый пакетик с коричневато-зеленым порошком.

– Будете?

Колбасник благодарно кивнул. Они уселись на скамейку, прямо за памятником, и неожиданно для самого себя Дах рассказал Колбаснику все, что произошло с ним с того самого августовского утра после звонка Григория. Тот выслушал исповедь молча и лишь в конце удрученно заметил:

– Однако же и местечко мы с вами выбрали для жизни.

– Еще неизвестно, кто кого выбирал, – угрюмо буркнул в ответ Данила.

Григорий-собачник встал, посмотрел на силуэт церкви, потянул вниз колени вытертых штанов и просто сказал:

– Пошли, что ли? У меня до утренней прогулки еще всяко три часа есть.

Даниле уже не хотелось подниматься и еще более сокращать расстояние между собой и тайной.

– Но ведь вы, как я понимаю, живете где-то поблизости, а до утра далеко. Может быть, лучше еще косячок?

Колбасник посмотрел на него с удивлением и презрением одновременно.

– Я-то недалеко, но до Симеоновской пока дойдем.

Дах вскочил, пораженный не столько предложением Григория, сколько тем, что эта мысль не пришла в голову ему самому.

– Вы что, собираетесь туда сейчас?! Времени четвертый час.

– Пока дойдем, рассветет. И потом, это все равно. Я за эти годы, как влез в паутину, таких совпадений насмотрелся. Все мы отравлены, все, – забормотал Колбасник и, как шаманские заклинания, понес такую околесицу, от каковой даже прожженному Даху стало не по себе: – Хронотоп… топохрон… предикат… центричен и вечен… маргинален и фантомен… вербализованный… мистифицированный… кристаллизированный… метафизированый… – так и замельтешили среди его гниловатых зубов.

Слушать бомжа, сыплющего понятиями из Бахтина и Лакана, было дико, но все же ничуть не удивительно здесь, на этой заплеванной площади великого города сумасшедших. Разве не бывало здесь и обратного, когда какой-нибудь князь переодевался в сермягу и говорил, звучно окая, с нижегородским выговором? Разве не говорили здесь поэтессы о себе в мужском роде, а поэты – вообще в среднем? Разве весна не равнялась здесь осени, а ночь – дню? И разве…

– Господи прости! – наконец размашисто перекрестился Колбасник на крест, будто висевший над ними, и, уже не обращая на Данилу никакого внимания, решительно двинулся прямиком к Невскому.

– Но ведь мы и адреса-то толком не знаем…

– Дом знаем, а дальше кривая вывезет, – беспечно махнул рукой Григорий. – Помните, Федор ходил как-то к гадалке Фильд?

– Не помню. И что?

– Да ничего она ему не открыла. Вранье одно.

И Дах подумал, что действительно смешно быть гадалкой в таком городе, где стоит лишь немного вникнуть в сочетания улиц и снов, домов и событий, чтобы самому узнать все, что хочешь, лучше любых предсказательниц.

Дом еще спал. Свинцовая Фонтанка еле слышно пробиралась к морю. Колбасник опытным взглядом окинул фасад и парадные, свернул во дворы и подошел к одной из черных лестниц.

– Думаю, тут. Она про потолки говорила высокие и второй этаж, а тут, видите, самые высокие на втором этаже, выходят окнами на речку – значит, сюда. К тому же снаружи домофоны, а во дворах по старинке – коды.

Он мгновенно вычислил сочетание цифр, и они вошли на сырую лестницу, неистребимо пахнувшую кошками и помоями. Дверей на втором этаже оказалось две, мнения разошлись, но Данила вскоре согласился положиться на ощущения Колбасника – в конце концов, это была его идея.

Тот не стал даже нажимать кнопки звонков, а изо всех сил загрохал тяжелыми ботинками в дверь. Такие удары могли поднять мертвого, и через пару минут возмущенный и сонный женский голос потребовал ответа.

– Лучше откройте сразу и попробуем договориться, а не то за мошенничество по головке не погладят. Мы все равно не уйдем, – добавил он в насторожившуюся тишину за дверью.

Наконец звякнула цепочка, и показалось усталое лицо.

– Кто вы?

Их вид, разумеется, не внушал никакого доверия, но обольщать дам средних лет, населявших многочисленные питерские коммуналки, Даху было не привыкать. Он рассыпал волосы, блеснул антрацитом глаз и заговорил самым интеллигентнейшим образом с правильным твердым петербургским выговором: