Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

Четверо преподавателей с озабоченным видом пересчитывали сидевших выпускников, ряд за рядом, и старательно складывали в уме общее число. Деон представая себе, с каким презрением смотрит на них сейчас отец. Он не нанял бы этих людишек даже овец пасти. Уж если они не могут сосчитать, сколько тут сидит людей, мирно и спокойно, то как бы они управились, дай им пересчитать толкущихся овец?

Он ухмыльнулся при этой мысли, и Робби, сидевший в том же ряду, перехватил его усмешку и скорчил в ответ гримасу.

Мы теперь врачи, доктора, подумалось вдруг Деону в приливе внезапного ликования. Черт с ним, со всем остальным, мы — доктора. Ну вот еще немного — и доктора!

Он представил себе, как докторская шапочка легко коснется его склоненной головы.

«Итак, я посвящаю вас в рыцари… — И касались бы, как должно, мечом, вот было бы торжественно. — Встаньте, сэр Деон».

Он снова ухмыльнулся — надо же, куда занесло его воображение, — но душевный подъем не проходил. Слезы восторга подступили к глазам. Боже мой, если они сейчас не начнут, я разревусь, как ребенок.

Внезапные раскаты невидимого органа, еще усиленные многократно динамиками, спасли его достоинство. Из дверей по проходу между рядами двинулась, заколыхалась мантиями торжественная процессия профессоров под громовые аккорды Gaudeamus Igitur, [5] Gaudeamus igitur juvenes dum sumus (лат.). — Посему возрадуемся, доколе мы молоды… (Начало старинной студенческой песни.) и зал встал. Почтенный декан Инженерного факультета, слепой, как летучая мышь, но слишком тщеславный, чтобы носить очки, свернул, конечно, не туда, и его пришлось возвращать в ряды профессуры. Наконец процессия взошла на возвышение и орган заиграл бравурный национальный гимн, все подхватили. Где-то на середине первого куплета Деону показалось, что он слышит голос отца, перекрывающий все остальные. Несколько ошарашенный, он даже сам перестал петь, прислушался. Да, конечно, голос отца.

Все ясно. Эти англичане, сидевшие вокруг отца, наверняка не пели, — самое большее шевелили губами для видимости. Кровь у отца вскипела от обиды, вот он и выдал им во всю силу голоса.

Деон рассмеялся в душе. Скажем прямо, подумал он, непросто держать в руках такого старика.

Все сели, и деревянные откидные сиденья откликнулись единым гулким заключительным аккордом, как будто быстро провели палкой по деревянному забору.

Началась скучная и томительная церемония. Наконец был представлен оратор. Им оказался приезжий академик из какого-то второстепенного английского университета, обладатель длинных, соломенного цвета волос, которые он то и дело нервным движением откидывал со лба. Говорил он, проглатывая гласные, так что из речи его все равно никто ничего не мог понять. Похоже, он убеждал народности Южной Африки в необходимости пересмотреть свои позиции и подумать о взаимном уважении. Деон уповал на косноязычие оратора, на то, что отец ничего не поймет. Ведь если это возьмет его за сердце, он может потребовать слова.

Некоторое время он пытался слушать эти призывы к благоразумию, что-то насчет перспективы, и смотрел на то, как оратор снова и снова откидывал падавшие на лоб волосы. Подстригся бы, что ли, раз они ему так мешают, подумал Деон.

Впереди, рядах в шести от себя, он увидел затылок Филиппа — прямые черные волосы, неподвижная голова. Он, казалось, ловил каждое слово.

Наконец мне вроде бы удалось уладить нашу размолвку, мелькнуло в голове Деона. Он явно признателен мне за это. И Деон вспомнил мягкую, чуть заметную улыбку Филиппа. Может статься, мы никогда больше не увидимся после того, как распрощаемся сегодня, так хоть не расстанемся врагами.

Филипп не распространялся насчет своих планов на будущее, хотя, кажется, получил приглашение от одной клиники для черных в Трансваале. Ходили, правда, слухи и о стипендии от какого-то фонда не то в Германии, не то во Франции. Если так, что ж, он это заслужил. Голова у него варит, а работать он может как одержимый.

Удачи ему, как бы там ни было.

И снова засверлила мозг не дававшая покоя мысль: но почему, почему я все-таки так поступил?

Не была же это, размышлял он, попытка искать расположение Филиппа? И поза мне не нужна, и вызовов я никаких никому не бросал. Хотел восстановить отношения? Тоже нет. И не был это ответ на иронические замечания Бота, и не отцу назло я это сделал. И тем более не из желания насолить всей этой публике с их ухмылочками. Просто было что-то такое в его лице, когда он посмотрел в нашу сторону, что заставило меня так сделать; этот его смущенный взгляд, но в то же время и гордый.