Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

Деон видел, чего это стоит Элизабет. От него не ускользнуло, как она вздрогнула, когда звонок властно зазвенел второй раз за полчаса. Он замечал, каким измученным стало ее лицо, и с тревогой слушал, как резко она разговаривала с Этьеном, а мальчику тогда исполнилось четырнадцать и он вступил в трудный подростковый возраст. Деон попытался обсудить с ней все это, но разговора не получилось, она просто отмахнулась. Они слишком долго ни о чем по-настоящему не говорили, и, возможно, теперь было уже поздно. От этой мысли становилось грустно. Но задумывались они не часто — оба были занятые люди, ведущие деятельную жизнь.

А затем мать все решила сама, просто упав с кровати — она потянулась за Библией на тумбочке. Когда ее поднимали, она пожаловалась на боль в бедре.

Деон ждал с врачом Скорой помощи, пока рентгенотехник проявлял снимок. Он нервно расхаживал от двери к окну; всякий раз поглядывая на неподвижную фигуру на каталке, подбадривал мать улыбкой, гладил по плечу. Сестра вынесла снимок, еще мокрый и пахнувший фиксажем. Он поднес его к свету и сразу увидел — перелом шейки бедра. И с ужасом и отвращением к себе понял, что надеялся именно на это — ведь тогда мать положат в больницу.

В наказание он заставил себя просидеть с ней всю ночь. Утром в операционной его все раздражало, а вечером они с Элизабет вдруг поссорились и накричали друг на друга. Но на третий день они отправились в ресторан, а когда вернулись домой и легли, то были очень нежными и любящими — впервые за много месяцев.

Потом, когда они лежали, покрытые одной простыней, прижавшись друг к другу, он сказал:

— Знаешь, а не попытаться нам устроить маму в дом для престарелых?

— Мне кажется, это было бы разумно, — отвечала Элизабет.

Но даже тогда это было нелегко. Он мимоходом, подчеркнуто небрежным тоном упомянул об их плане матери за неделю до того, как ее должны были выписать.

— Я вчера побывал там, — сказал он ей. — Прекрасное место. Уютное, солнечное. У тебя появится много друзей.

— Да, — кротко согласилась она. А потом заплакала — беззвучно, повернувшись лицом к стене, чтобы он не видел ее слез.

Когда он снова пришел к ней, она с восторгом сообщила ему, что может шевелить пальцами правой руки, и обязательно хотела, чтобы он сам убедился.

— Очень скоро ты совсем поправишься, — сказал он, чтобы доставить ей удовольствие.

— Да. И тогда вы можете рассчитать прислугу и я сама займусь хозяйством.

Он засмеялся, а она напряженно вглядывалась в его лицо, Но что-то мелькнуло в его глазах, или, наоборот, она не нашла в них того, чего искала, — во всяком случае, радость угасла и глаза ее подернулись пеленой, как бывает, когда человек умирает.

Она больше не возражала и в день выписки послушно позволила сиделке отвезти себя в кресле-каталке к автомобилю.

Чемодан с ее немногочисленными пожитками лежал на заднем сиденье, и она попросила набросить ей на плечи вязаную шаль, хотя день был жаркий. Деон помог сиделке посадить ее в машину, сложил кресло-каталку и убрал его в багажник.

Затем он повез мать в дом для престарелых, и, когда выезжал на шоссе, ему вдруг показалось, будто он правит катафалком.

Дорога шла мимо городской бойня. Он посмотрел на низкое здание и подумал о смерти, которая витает там. Смерть гуманная, во всяком, случае, хочется так верить. Все проделывается быстро, милосердно. И тем не менее это бойня, как ни объясняй и как ни приукрашивай. А место, куда он везет мать? Такая же бойня. Этот уютный солнечный дом, где высохшие старички сидят рядами и ждут, точно овцы, последнего удара судьбы. Разве не честнее и не лучше было бы воспользоваться методом мясника и даровать им смерть, вместо того чтобы вынуждать их дожидаться ее?

Его разум восстал против этой людоедской мысли. Одно дело теоретически обсуждать доводы в пользу эвтаназии, во не так-то просто сохранить объективность, когда жертвой должен стать ты сам или кто-то из твоих близких.

Еще комплекс зданий. На этот раз правление страховой компании. У главного входа стояла статуя, которая всегда вызывала у него отвращение: каменное уродство, изображающее лошадь и всадника. Рука всадника была вскинута, рот открыт — по-видимому, это означало, что он что-то выкрикивает.

А вдруг этот неподвижный человек на своем нелепом неподвижном коне кричит: «Стой! Одумайся! Она бы поступила с тобой так?»

Деон отогнал эту мысль, как глупую фантазию, и проехал мимо статуи, направляясь туда, где ждал дом для престарелых — белый, гигиеничный, среди аккуратно подстриженных газонов.