Макс Фрай - Большая телега [litres]

Я смотрел на нее во все глаза. Не могу сказать, что именно в ее облике произвело на меня столь сильное впечатление, но я как-то сразу понял, что старуха здесь своя , в смысле, не просто уроженка Сполето, а плоть от плоти этого мутного городка, и кому как не ей знать правила приручения здешней зыбкой реальности – теперь-то не понимаю, с чего я это взял, а тогда просто не задумывался. И хорошо, что так.

Я бросился к ней, потянул за рукав, чтобы привлечь внимание, спросил, смешивая все известные и неизвестные мне языки в густую вавилонскую кашу:

– На какой стул нужно сесть, чтобы попасть на вокзал?

Она не отмахнулась от меня, как от сумасшедшего, не прогнала, не удивилась, даже толком не обернулась. Ответила сразу, скороговоркой, скомкав несколько слов в одно, длинное, как немецкое числительное, звонкое, как ручей, но я все равно понял.

«Ты его только что поднял», – вот что она сказала.

Неторопливая электричка, которая, согласно расписанию, должна была доставить меня в Чивитанову ровно в полдень, подползла к платформе центрального вокзала только в двенадцать двадцать шесть. К счастью, я привык доверять дисплею собственного телефона, а то бы, пожалуй, растерялся: часы, установленные на перроне, показывали половину седьмого. Другие, на здании вокзала – без двадцати четыре. Уличные – девять пятнадцать. А на электронном табло над входом в почтовое отделение, мигали совершенно замечательные цифы: 92:38. Мне было приятно думать, что это и есть точное местное время.

Я прислонился к стене ближайшего дома, укрывшись в ее скудной тени, достал блокнот и записал:

Однажды жители города Чивитанова-Марке рассорились со временем …

Нет, погоди, почему это – «рассорились»? Наоборот! Я поспешно зачеркнул написанное и начал заново:

Однажды жители города Чивитанова-Марке заключили перемирие со временем. С тех пор оно течет, как пожелает, а они живут, как бог на душу положит, не сверяясь с ходом часовых стрелок. И только некоторые вольнодумцы каждый вечер тайком выставляют свои будильники в соответствии с сигналами точного времени, которые передают столичные радиостанции. Но тщетно: за ночь время в их домах успевает свернуться кренделем, трижды укусить себя за хвост, свести с ума все хронометры и настроить оказавшиеся поблизости радиоприемники на волну, вещающую из пятидесятых годов минувшего столетия.

Придурок, – ласково сказал я себе, пряча блокнот в рюкзак. – Седина в бороду, а бес – нет чтобы в ребро, как положено, все больше в лобные доли норовит. Медом ему там намазано. Причем я даже догадываюсь, каким именно. Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей [56] …

…И вот хотя бы поэтому тебе следует пожрать, – вмешался голос моего разума.

Я далеко не всегда бываю с ним согласен, но сейчас он показал себя с наилучшей стороны.

Не знаю, за каким хреном ты сюда притащился, – вкрадчиво продолжил голос разума. – Но если уж приехал на курорт, ступай на пляж. Там наверняка полно ресторанов – не факт, что приличных, зато с видом на море, по поводу отсутствия которого в радиусе нескольких сотен километров от дома ты так проникновенно ныл чуть ли не с Рождества.

У меня снова не нашлось возражений.

Городок, освещенный немилосердными лучами полуденного солнца, расплавленный ими до желейной дрожи, пропитанный густым ароматом когда-то зеленой, а теперь прожаренной до золотистой корочки листвы, вовсе не был похож на курортный рай. Где-то здесь, совсем рядом должно было быть море, я знал это не только теоретически, а видел его из окна электрички, которая почти всю дорогу ползла вдоль берега и только в самый последний момент свернула к вокзалу, так что я даже понимал, в каком направлении нужно идти. Но сейчас, плутая в давно неметенном лабиринте пустынных улиц, среди ослепительно белых и тускло-голубых стен домов, половина которых была наглухо заколочена, а другая наспех украшена вывешенным на просушку пестрым бельем, я почти не верил в существование моря – не только поблизости, а вообще, хоть где-нибудь.

Чивитанова не имела ни единого шанса мне понравиться, здесь не было ни красивых зданий, ни благоуханных садов, ни гор на горизонте, ни загорелых темпераментных аборигенов, ни даже обычной курортной публики, пестрой, расслабленной, разноголосой. Это раскаленное, безлюдное, запечатанное вязким сургучом безветренного полудня нагромождение ветхих двуэтажных домов и щербатых мостовых было начисто лишено обаяния, каким, как мне до сих пор казалось, обладает даже самое убогое и замызганное человеческое поселение, если оно стоит на морском берегу.