Вольфганг Кеппен - Теплица

Смеркалось. На небе еще светился последний отблеск заходящего солнца. Время ужина. Они сидели в своих душных комнатах, сидели перед разобранными постелями, питались и, лениво жуя, слушали, как заливается репродуктор: «Возьми, капитан, меня в море… Родины яркие звезды…» На улице лишь изредка попадались люди. И то лишь те, кто не знал, куда им идти. Они не знали, куда идти, даже если у них была своя комната, даже если постель их была разобрана, а пиво и Колбаса дожидались их, они все равно не знали, куда идти. Это были такие же люди, как Кетенхейве», и все же в чем-то другие, они не умели быть наедине с собой. У кинотеатра стояли подростки. Они ходили в кино два раза в неделю, а в остальные дни торчали у входа. Они дожидались. Чего они дожидались? Они дожидались жизни, а жизнь, которой они дожидались, все не приходила. Жизнь не являлась на свидание у кино, а если и являлась и была рядом с ними, они ее не замечали, и спутники жизни, которых они потом находили и которые оставались с ними, были не те, кого они ожидали. Если бы знать, что придут только они, не стоило и вставать в очередь. Парни ждали просто так. Скука гнездилась в них, как тяжелый недуг, и по их лицам можно было уже прочесть, что они будут умирать от него медленной смертью. Девушки стояли я сторонке. Они были меньше заражены скукой, чем парни. Они уже не были невинными и, скрывая это, шушукались, перешептывались и прижимались друг к другу. Молодые люди в сотый раз рассматривали фотографии киноактеров. Они видели актера в ванне и видели его переодетым в женское платье. Кого изображал этот актер? Педераста? Парни зевали, и рты их делались круглыми дырами, входом в туннель, по которому гуляла пустота. Они совали в эти дыры сигареты, затыкая пустоту, мяли сигареты в губах, и лица их приобретали надменное и злобное выражение. Они могут стать когда-нибудь депутатами, но прежде их, вероятно, призовут на военную службу. В воображении Кетенхейве ничего не возникло: он не представлял их себе ни в братской могиле, ни безногими инвалидами на самодельных колясках, собирающими подаяние. Сейчас у него не было к ним даже жалости. Его дар предвидения пропал, а чувство сострадания умерло. Подручный пекаря внимательно разглядывал окошечко кассы. Кассирша сидела в своей будке, как восковой бюст в витрине дамского парикмахера. Кассирша была тощая и гордая, на ее губах застыла приторная, как у воскового манекена, улыбка, а ее круто завитые волосы напоминали парик. Подручный пекаря раздумывал, сможет ли он ограбить эту кассиршу. Рубашка у него была расстегнута до пупа, а короткие штаны, в которых он работал в пекарне, едва прикрывали зад. Грудь и голые ноги были запорошены мукой. Он не курил. Не зевал. Глаза его смотрели зорко. Кетенхейве подумал: «Если бы я был девушкой, то пошел бы с тобой на берег». Кетенхейве подумал: «Если бы я был кассиршей, то поостерегся бы».

Ему встречались одинокие люди, в отчаянии бродившие по городу. О чем они думали? От чего страдали? Влекло ли их к плотским наслаждениям? Мучало ли их это? Искали ли они себе пару, чтобы удовлетворить жгущую их похоть? Они все равно не смогут найти себе пары. А возможностей сколько угодно. Мужчины и женщины проходили друг мимо друга, упиваясь воображаемыми картинами, а потом в наемных каморках, в наемных постелях они вспомнят улицу и будут заниматься онанизмом. Некоторые из них охотно бы напились. С удовольствием завели бы какой-нибудь разговор. Они с тоской смотрели в окна ресторанов. Но у них не было денег. Жалованье уже распределено: на квартиру, на стирку, на скудное питание; алименты и пособия тоже распределены; они были рады любой работе, приносящей деньги, которые можно распределять. Они останавливались перед витринами и рассматривали дорогие фотоаппараты. Они прикидывали, что лучше, «лейка» или «контакс», а сами не могли купить даже детского фотоаппаратика. Кетенхейве зашел в винный погребок с отделанными панелью стенами. Там было тихо и уютно, только слишком жарко; Кетенхейве обливался потом. Какой-то старик, сидя за бокалом вина, читал газету. Он читал передовицу под заголовком: одержит ли канцлер победу? Кетенхейве уже читал эту статью и знал, что упомянут в ней как камень на пути канцлера. Кетенхейве — камень преткновения . Он заказал себе арского вина, которое было здесь неплохим. Старик, читая о перспективах канцлера на победу, поглаживал старую таксу, чинно сидевшую рядом с ним на скамейке. У таксы была умная морда, она походила на государственного деятеля. Кетенхейве подумал: «Вот так и я буду когда-нибудь сидеть, старый, одинокий, с единственным другом собакой». Вопрос еще, будет ли у него все это: собака, стакан вина и своя постель где-нибудь в городе.