Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

Клод развернул сверток и обнаружил внутри карманное зеркальце в дешевой рамке. Он последовал указаниям и посмотрел на свое поросшее щетиной, желтое лицо, покрытое грязью и морщинами, увидел свой свирепый взгляд.

Юноша начал изо всех сил тереть шею, и чем дольше тер, тем горше плакал. Вдруг он остановился. Только не тереть, а плакать! Клод уставился на то, как его пальцы двигаются вдоль горла. Затем он высунул язык и поводил им из стороны в сторону. Задумался. Его взгляд смягчился, а уголок рта начал приподниматься. Впервые за несколько месяцев Клод улыбнулся.

Он изучал свои черты лица в течение часа, периодически усмехаясь и избавляясь таким образом от горя. Он осмотрел свое горло, пронаблюдал, как двигается челюсть и как из носа и рта выходит поток воздуха. Наконец он открыл тетрадь и начал расписывать звуки согласно алфавиту. Он отмечал, как его губы насвистывали «с» и выплевывали «п», как двигались определенные части головы (челюсть, язык, нёбная занавеска), а другие оставались неподвижными (задняя часть гортани, зубы, твердое нёбо). Жители дома выглядывали из окон, озадаченные странными звуками. Они, конечно, ожидали всяких странностей от чердака, но все же не цоканья, поцелуев и криков, сопровождаемых сиплым смехом.

Так Клод начал изучать анатомию. Он велел Плюмо разыскать для него редкую и дорогую гравюру Даготи, изображающую человеческое горло в разрезе. Она была выполнена в красных, голубых и желтых цветах. Гравюра была помещена в книге под многообещающим названием «Развитие речи», на поверку оказавшейся совершеннейшей пустышкой. Часами Клод смотрел на гравюру, а затем на собственное горло, постоянно издавая странные звуки и старательно записывая что-то в тетрадь. Строчка за строчкой Клод описывал звуки, произношение которых зависело от движения губ, или кончика языка, или нёба. Плач дочери, который всего неделю назад мешал ему, теперь служил увертюрой к новому дню сосредоточенных исследований.

Клод снова начал выходить из дома. Он ходил на скотобойню, где разговаривал с нутровщиком. Француз предлагал свои услуги теннисистам и военным, ведь струны для ракеток и нитки для хирургических швов – единственное, для чего требуются кишки, не считая концертного зала. Нутровщик отвечал на все вопросы Клода – как выдавливать из кишок отходы, как мыть и сушить сырье, как скоблить, сращивать и растягивать. Обмотав вокруг шеи изрядный запас готового материала, юноша вернулся домой и продолжил эксперименты.

Вдохновение всегда приходило неожиданно. Однажды в кукольном театре, во время показа «Маленьких комедий» графа Божоле, Клод разработал локтевой сустав – шаровое шарнирное соединение, – в то время как его дочка смеялась над жестокостями, разыгрывавшимися на сцене. Конечно, происходили и неудачи. Когда Клод вынул из банки трахею гиены, ему пришлось сразу же выбросить ее. От запаха, который она источала, затошнило даже Пьеро, привыкшего к малоприятным ароматам. В действительности весь законсервированный материал, собранный в коллекции женевского хирурга, оказался бесполезным. (Кстати, информацию, подтверждавшую крах его коллекции, аббат зачитал вслух – в журнале Женевской академии по сему поводу опубликовали статью.)

Чердак вскоре превратился в мясную лавку. Горла, желудки, эластичные пищеводы использовались для извлечения звуков. Раздутые рыбьи пузыри тестировались на иные акустические возможности.

Наконец Клод перешел к анатомии человека. Скромно расположившись на задних рядах аудитории в Академии хирургии, он разглядывал через монокль, как врач разворачивает слуховой нерв и прикалывает его к доске из пробки. Хирург цитировал книгу Мекеля Юниора «De labyrinthi Auris» [107]и описывал все отверстия и пузырьки, позволяющие человеку воспринимать звуки. Клод также посетил несколько скучных лекций по формированию речи. Главный лектор – это касалось и его интересов, и статуса внутри Академии – сравнивал человеческое тело с хронометром. Метафору он позаимствовал у Декарта, Ньютона, Вольтера и Ламеттри, [108]хотя, надо сказать, все вышеперечисленные личности пользовались языком часовщиков более изящно. «А теперь, – говорил оратор, – перейдем к «бою», то есть к механизмам человеческой речи».

Руки Клода, подобно стрелкам некоторых часов, не двигались до тех пор, пока случайная оговорка лектора не привела к сосредоточенному записыванию. Окрыленный воспоминаниями о давних исследованиях, изобретатель занес всего два слова в тетрадь и кинулся прочь из аудитории, не обращая внимания на удивленные взгляды в свою сторону. Говоря языком часовщиков, мысли в его голове совершили некий оборот. Точнее, переворот. И дело было не только в ротационном движении и чудесных возможностях кулачка. Метафора и метод слились воедино, и в этом слиянии Клод смог услышать голос своего дивного изобретения.