Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

Клод беспощадно листал свою тетрадь, надеясь, что секреты звуков, спрятанные среди птичьего пения и размышлений об эффективности слюны, вдруг откроются сами по себе. Они не открылись. Какое-то время записки были способны удовлетворить потребности юноши. Но вскоре от таких проявлений слабости не осталось и следа. Мысли прыгали по страницам, вылезали на поля, теснились на крошечных обрывках бумаги – и все же отказывались сливаться воедино. Они были просто заметками, и более ничем.

Плюмо сочувствовал другу.

– У меня та же самая проблема с романом! – говорил он.

Только Клод не хотел такой параллели. Он попросил, чтобы его оставили в покое.

– Я не могу добиться контроля над собственными мыслями. Они вертятся в голове как сумасшедшие!

– И не пытайся, – отвечал аббат. – Откровение не может родиться из отбросов, подобно навозной мухе. Оно является на свет как результат страстного совокупления противоборствующих мыслей, смешения таких идей и материалов, каковые не принято смешивать.

Клод вздохнул.

Аббат продолжал:

– Глоток тревоги, щепотка удивления и целая бочка упорства – вот рецепт хорошего изобретения.

– Я обманывал сам себя!

– Разве? Вера, даже если она неправедна, укажет тебе путь к откровению. Для этого необходим своего рода самообман. Без него тебе не удастся создать ничего, достойного внимания. В этом весь парадокс: истина может родиться лишь из самообмана. Или, другими словами, чем больше расстояние, тем меньше сила. А без силы ты не приблизишься к истине.

Клод разозлился:

– Ну все! Хватит с меня твоих туманных речей!!! Они тревожили меня в детстве. Тревожат и сейчас.

Аббат знал, что не в состоянии помочь чем-то еще, а потому удалился к себе. Он устроился в особом кресле, которое Клод смастерил специально для своего учителя – в сиденье помещались книги, свитки, поднос для лекарств, свечка и складной стульчик. Кресло соединялось с проводами, управляющими целой веревочно-зеркальной системой. Проще говоря, аббат мог писать в свитках и следить за работой ученика одновременно. (Голосовая связь осуществлялась очень просто – путем громких выкриков в окно.) Аббат наблюдал, как Клод в отчаянии склонился над тетрадью. Оже посылал возгласы одобрения на чердак, но они оставались незамеченными. Тем временем Агнес перенесли в другое место, потому что ее отец был расстроен. Плач девочки мешал ему. Новый бочонок (емкостью в шестнадцать галлонов) висел в квартире кормилицы, потому как Агнес выросла из старого.

На Клода было страшно смотреть. Он часами ерзал на стуле, приподнимая сначала одну ягодицу, потом другую, почесывая голову, дергая себя за волосы и обматывая пряди вокруг пальца. Он тер взмокшую подмышку и нюхал руку. (Однажды Клод экспериментировал с жиром овцы, накладывая его на тростник, однако это все же не объясняет столь странное поведение.) Он страдал глазными болями, несколькими разновидностями нервного тика, его ягодицы покрылись волдырями. Он ковырялся в носу, в ушах и соскребал ногтями налет, покрывший зубы. Теперь он гримасничал и сжимал яички, даже когда не лежал в постели.

Вскоре Клод перестал выбираться с чердака, волнуясь, что может однажды уйти и не вернуться. Близость к работе, думал он, есть единственный способ не бросить ее. Регулярно он поднимал корзину, свисающую из окна – Маргарита наполняла ее едой из ресторанчика мадам В., – и ел, пребывая в состоянии полной безысходности. Однажды в течение двадцати четырех часов он только и делал, что крутил игрушку Транше. Акробаты, слегка замедляющие ход, но никогда не стоящие на месте, завораживали юношу.

Маргарита пыталась вмешаться. Они протирала грязную лупу своим фартуком и делала еще сотню всяких славных мелочей. Клод от всего отказывался, подавляя в себе тайное влечение.

– Иногда, – говорила она, – мне кажется, что я ухаживаю за двумя детьми вместо одного.

Правда, Клод отказывался принимать ухаживания кормилицы. И этого не мог не заметить аббат.

– Ты дурак, если не хочешь принять ее, – говорил он бывшему ученику. – Мне кажется, она понимает механизм, приводящий тебя в движение. Я, может, и научил тебя думать, но именно эта женщина, эта необыкновенно своевольная кормилица научит тебя чувствовать.

Клод велел аббату оставить его в покое. В конце концов Маргарита сама упрекнула юношу. Через слуховое окошко она просунула на чердак небольшой сверток, перевязанный бечевкой. На свертке чернилами было написано всего одно слово: «Взгляни».