Мария Кондратова - Сигнальные пути

Ночью, перед сном, я, как обычно, листала интернет, снова и снова откладывая момент засыпания, хотя знала, что завтра с самого утра буду чувствовать себя уставшей. Взгляд зацепился за заголовок: «Работа для биолога» – и я мгновенно очнулась от наползающей дремы – для биолога… О господи, неужели кому-то в этом мире еще было интересно все это – пестики, тычинки, митоз, апоптоз, старомодные тонкости гликолиза и сумрачное очарование свободно-радикальной теории старения… Я три раза перечитала объявление. Речь шла о какой-то деятельности, связанной с чтением и анализом научных текстов. На английском, конечно. Но, в конце концов, я нормально сдавала «тысячи» в свое время, да и нынешняя моя работа требовала время от времени поддерживать деловую переписку с зарубежными партнерами. Не Шекспир, конечно, и не Набоков, но свой уверенный уровень upper-intermediate я держала. Читать тексты. Читать статьи по биологии, а не сводки, отчеты, коммерческие предложения. Читать статьи. Белки, жиры, углеводы. Господи, я же четыре раза учила на память цикл Кребса для разных экзаменов. Я целых шесть лет жила этим… И воспоминание, огромное, как непрожитая жизнь, встало передо мной. Это я, Господи, это я на школьной олимпиаде в Донецке вставала в шесть часов утра, чтобы повторить различия между плоскими и кольчатыми червями, и распевала как «Отче наш» три способа полового размножения у бактерий, – конъюгация, трансформация, трансдукция, – это с подсказки Руслана, брошенной в ответ на мой умоляющий взгляд – мутуализм! – началась короткая и бессмысленная история нашей любви. Как мы целовались тогда, весной, забросив под диван биохимию Ленинджера. Как по-детски самоуверенно наслаждались способностью облечь простые чувства юных голодных зверьков в сложные слова с латинскими и греческими корнями. Опиатные мороки, тестостероновые шторма, буря и натиск лимбической системы, торопящейся претворить жизнь в бесконечные качели муки и наслаждения. Я помню рисунок из книжки про физиологию мозга о том, какую площадь занимают на коре проекции разных частей тела, эти гигантские распахнутые губы и огромные пальцы, это была проекция нашей первой страсти, когда мы впивались друг в друга, до исступления раздражая механорецепторы. Я же любила все это. Пусть Руслан и бросил меня в конце концов, я все равно это любила. Пока не появился ты. Почему я решила, что ты важнее? Почему я выбрала тебя? И кто я теперь, когда у меня отняли обе мои любви – и первую, и последнюю? Неужели что-то еще можно вернуть? Господи, да ведь это же счастье – читать статьи по биологии. Чего же еще желать… Я хотела настоящего, так вот же, вот же оно! Биология. Жизнь и смерть. Смерть и жизнь. Чего же тебе еще более настоящего?.. Чего же тебе еще, Алина?.. Трясущимися руками я открыла в браузере новую вкладку и набрала в ней письмо с просьбой прислать мне тестовое задание, а потом упала на подушку и заснула мертвым мгновенным сном без своего обычного многочасового ворочания с боку на бок.

От Виталика пахло тревожным, несмываемым запахом резинового дыма, и сам он выглядел жестким, обугленным, повзрослевшим. Я взяла ключи от пустующей квартиры друзей и ушла из дома в одиннадцать, когда мама уснула. Бесконечная ночь любви, надежды, отчаянья и черного киевского снега, в который падал мой мальчик, когда убегал от «Беркута». Он хватал меня за плечи, словно карабкался на стену, и обнимал так крепко, точно мое тепло было единственным способом согреться после холодных киевских ночей. К утру я вся была в поцелуях и синяках, в следах его пальцев, в запахе дымного пота. У меня кружилась голова от бессонницы, когда в пятом часу утра мы по очереди пили холодную воду из пластиковой бутылки, и Виталик снова и снова рассказывал о том, как он вместе с другими шел в безоружном шествии на Раду, чтобы потребовать возвращения старой Конституции, и как в Крепостном переулке в веселую поющую толпу полетели гранаты и озверевший спецназ попер на демонстрантов с дубинками, забивая падающих насмерть. О том, как страшна и беспросветна была ночь на Майдане после дневного кровопролития, когда зарево горящего дома Профсоюзов билось над площадью, как адское пламя, и от теплой, капающей крови раненых подтаивал серый снег. Я чувствовала себя такой молодой, такой желанной в колючих мальчишеских объятиях и одновременно такой старой и такой уставшей. Мне было страшно. Ему – нет.

– Я так счастлив, Аля, – говорил он, прижимая меня к себе. – Несмотря на это все… Это не зря! Я знаю, это не зря! Так больше нельзя. Это невозможно.