Мария Кондратова - Сигнальные пути

– Мы разберемся.

– Она врала и воровала.

– Врать нехорошо.

– Ты сам говорил, что все врут! Что все взрослые врут!

Лекс запнулся. Я испытала что-то вроде злорадства, но он быстро нашелся, все-таки опытный демагог, то есть, простите, профессионал.

– Все меня не интересуют. У нас семья, и у нас в семье не будут врать и воровать.

Машка всхлипнула и уткнулась носом отцу в живот.

– Прости меня, папочка…

– И кричать у нас в семье тоже не будут.

Машка перестала всхлипывать и посмотрела на меня нехорошим взглядом. И спросила уже не умильным покаянным голоском, а требовательно:

– Почему мне нельзя шоколад? Все едят шоколад. Ты сам ешь шоколад, я видела…

Я посмотрела на Лекса. Лекс посмотрел на меня.

– Мы поговорим с твоей мамой.

– Почему?

Меня прорвало:

– Потому что я не хочу, чтобы ты выросла жирной свиньей! Потому что я хочу, чтобы тебя любили, чтобы тобой восхищались.

Машка заревела:

– Я не жирная! Я не жирная! Ты меня ненавидишь! Я знаю!

– Алина, ты вообще сбрендила на своей капусте? – спокойно сказал Лекс. – Пойдем, милая, папа тебя любит, папа будет любить тебя любой.

Он обнял Машку за плечи и повел прочь из комнаты.

Внутри меня поднималась лютая, нерассуждающая обида. Десять лет диет, насмешек, укоризненных взглядов и намеков, стоило мне хоть чуть-чуть «выпасть из образа», десять лет, чертовы десять лет… И в результате – сбрендила. Я в бессильной злобе крикнула им вслед:

– А меня, меня ты тоже будешь любить любой?!

Он даже не оглянулся:

– Успокойся, Алина.

Вышел и тихонько прикрыл за собой дверь. А я осталась, и меня накрыло черной плитой ужаса и беспомощности. Что я говорю? Что делаю? Что я наделала?

Он не ушел, еще не ушел, просто вышел в другую комнату, но он может уйти в любой момент. Встать со стула, собрать немногие значимые для себя вещи и выйти, тихонько прикрыв за собой дверь. Все, что казалось мне очевидным, несокрушимым, непоколебимым поползло, посыпалось, как карточный домик на песке. Я всегда строила на песке, я выросла на песке, я просто не знала, что бывает какой-то другой материал для фундамента.

Неожиданно сложились вместе оборванные звонки, бумажные кусочки в кармане куртки, тень незнакомого запаха на рубашке, которую я отправила в стирку, командировка, продлившаяся на несколько дней дольше, чем предполагалось. Недоказуемое, зыбкое, пугающе очевидное. Чертова изнанка чертовой стабильности – он может уйти. Он уйдет. Он никогда бы не оставил свою дочь выживать в убогой съемной хате и даже в той хрущобе. Но здесь, в этой новой светлой квартире, почему нет. Он уйдет, заработает себе на новую квартиру, новую стройную жену, будет идеальным воскресным папой… Для него не так уж много изменится, если честно.

А у меня не останется ничего, кроме альбомов с фотографиями, на которых красивые люди играют интересные роли. Полный шкаф разноцветных платьев. Господи, кто я? Существую я вообще хоть где-нибудь, кроме как на этих фотографиях? Хорошие роли, плохие роли, более и менее удачные дни, но где здесь я? Лекс никогда не будет утешать меня, как утешает сейчас Машку… Я не нужна этим двоим. Я никому не нужна. И вот жутковатый соблазн старой зимней мысли вылезает на поверхность. Уйти самой… Но я не могу. Чтобы уйти, надо быть кем-то, кто может уйти. Надо быть. А меня нет. У меня нет ничего: ни голоса, ни лица, ни даже собственного цвета волос, я ношу тот, что нравится тебе, я не могу без тебя, у меня ничего нет, кроме этого изматывающего страха, что когда-нибудь ты поймешь, что я – ненастоящая. Что я выдумала, сделала себя такой, какой ты можешь меня любить, потому что быть с тобой оказалось для меня важнее, чем просто быть.

Захотелось, как в детстве, спрятаться под стол, отгородиться от мира розовой скатертью с бахромой. Там, под столом, мой мир, где не надо ничего доказывать, где я – это я…

Я жила для него, я худела для него, я рожала ребенка для него. Я всегда была равнодушна к детям, но помню, как плакала, целуя маленькую Машкину пятку, потому что это был его ребенок. Я гордилась своим телом, растерзанным сложными многочасовыми родами и неудачным кесаревым, потому что это было моим приношением ему, потому что я могла дать ему то, что он хотел. И все бесполезно, он уйдет, и у меня ничего не останется, кроме его дочери, его квартиры, его шрамов на моем животе.

Идеальный брак… Чертовски неудобная штука этот ваш идеальный брак, подумала я с неожиданной злобой. Принцессы не какают, а идеальные жены не жалуются на идеальных мужей. Да и кто захочет слушать их жалобы? Нужно было думать раньше, прежде чем соглашаться на эту роль.