Мария Кондратова - Сигнальные пути

В деревне в Провансе я видела старый дом, рядом с которым прежде росло дерево или, может быть, виноградная лоза. На старой штукатурке сохранились отпечатки ветвей. Следы остались, хотя само это дерево давно срублено и сожжено в очаге. Следы остаются надолго. Пустой монумент бывает более красноречив, чем сброшенный памятник.

Возможно ли повернуть этот процесс вспять? Вопрос о превращении ежа в ужа, а обычной клетки в стволовую имеет совсем не праздный характер. Именно терапия, основанная на свойствах стволовых клеток, в ближайшие годы или, во всяком случае, десятилетия обеспечит прорыв в лечении болезней, связанных с разрушением тканей, – от инфаркта-инсульта до возрастных изменений в мозге и выращивания новых зубов взамен изъеденных кариесом. Однако извлечение стволовых клеток из эмбриональных тканей человека (абортированных зародышей) вызывает большое количество морально-этических возражений и не в состоянии покрыть растущего спроса на данный биологический материал. Вот почему многие лаборатории в настоящее время работают над тем, чтобы «развернуть» эпигенетический ландшафт и заставить шарик вновь «закатиться» на горку.

Долгое время считалось, что это невозможно. Но несколько лет назад была опубликована статья, посвященная «перепрограммированию» обычных клеток в стволовые. Оказалось, достаточно методами генетической инженерии повысить внутри клетки концентрацию всего четырех транскрипционных факторов – специализированных белков, способных связываться с ДНК, как она возвращается в состояние эмбриональной «плюрипотентности». Сейчас возможности использования таких «индуцированных» стволовых клеток в медицине изучаются учеными. Направление выглядит перспективным, но, пока не удалось совершенно обуздать побочные эффекты, перепрограммированные клетки обладают повышенной способностью вызывать рак.

Транскрипционные факторы «плавят» эпигенетические метки клетки, возвращая ей первозданную пластичность. Человеческая психика плавится в огне аффектов – сильных, эмоционально насыщенных переживаний. В девятнадцатом веке полагали, что воспитание и образование, полученное в детстве и юности, задает личности человека форму, которая в зрелом возрасте уже не меняется. Это представление стало основой чувства превосходства «цивилизованных» людей над «нецивилизованными». Социальные эксперименты века двадцатого не подтвердили оптимистичного предположения. Просто удивительно, насколько быстро удалось «откатить» взрослого и культурного человека, бледнеющего от вида крови, к первобытной готовности убивать, манипулируя несложным коктейлем из страха и любви: любви к «своим» – выражающейся в чувстве сладостного экстатического единения и единодушия, и страха перед чужаками, не разделяющими этого единства. Вся история прошлого века и кровавое зарево, в котором начинается наш век, она об этом. О том, как легко изменяются в адском горниле времени и судьбы одни, но одновремено и о том, как непредсказуемо неизменны (к добру ли, ко злу ли) оказываются в этих же обстоятельствах другие, сохраняя себя вопреки изменяющимся обстоятельствам. Никто не знает наверняка, кем окажется он, пройдя через пламя великих потрясений, за что «зацепится» душа, заново собирающаяся из расплава. Но, покуда нас не бросили в огонь, мы несем на себе следы прожитых лет и предубеждения своего поколения, нации, социального круга. Прежде чем начинать рассуждать о человеческой свободе, неплохо было бы для начала признать меру нашей общей ограниченности и предопределенности и не судить других за то, что им выпало иное, не похожее на наше «молекулярное окружение».

В ящике не было ничего нового, кроме нескольких рекламных рассылок, и было трудно избавиться от ощущения, что спам приходит на электронную почту вместо каких-то «настоящих писем» так же, как унылое никчемное наше существование длится вместо какой-то другой, настоящей, не нами проживаемой жизни. Рассылки я удалила, ощущение осталось.

Лексова половина стола была завалена мотивирующими картинками и бодрыми лозунгами, навевающими скуку и скрежет зубовный. Здесь в муках творчества и плагиата рождался план нового тренинга.

После того как бывают заработаны первые бабки и закрыта проблема элементарного физического выживания, у многих организаций случаются проблемы с дальнейшим мотивированием сотрудников. Люди начинают работать спустя рукава, не настолько плохо, чтобы дело немедленно развалилось – это как раз лечится увольнениями наиболее зарвавшихся, но и не настолько хорошо, чтобы оно продолжало расти и развиваться теми же темпами, что вначале, что в конечном счете все равно предвещает крах, лишь несколько более отсроченный и мучительный. Как показывал зарубежный опыт, регулярное повышение зарплат от проблемы не спасало, да и вообще, начиная с определенного уровня, переставало работать как эффективный стимул. Несколько лет назад американские специалисты по работе с персоналом в поисках лекарства от этой напасти разродились концепцией «миссии фирмы», провозгласив, что работнику нужна не только высокая зарплата, но и высокая цель, чтобы, вкалывая по десять-двенадцать часов в сутки, он чувствовал себя не машинкой для зарабатывания денег, но частью общего осмысленного и вдохновляющего дела. «Дарим свободу!», «Соединяем людей!», «Делаем мир лучше!» – такие лозунги адресовались теперь не столько потребителю, сколько самому производителю. Эдакая форма корпоративного аутотренинга… Лекс пытался перенести эту обновленную капиталистическую версию идеологии стахановского движения  [14]на отечественную почву. Я стряхнула бумаги в верхний ящик. Приедет, сам разберет.