Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы

Я брал листок за листком с уже написанными стихами и пытался в таком же стиле создать что-то свое, ангельское. Уроки эти доставляли мне такое наслаждение!.. Я до сих пор благодарен случаю, соединившему в этот вечер и в эту ночь меня и сочинителя. Вдруг так захотелось сделать для него что-то очень хорошее и значительное. Но что я мог? Каких-то двенадцать часов, проведенных с ним, не имели бы большого влияния на его жизнь. Я понял, что больше всего на свете хочу отблагодарить его чем-то очень значительным, и стал размышлять о том, какой подарок ему преподнести. Глядел на спящего поэта и пытался угадать, в чем же он больше всего нуждается.

Слава? Но по его мыслям и разговорам я уже понял, что как раз он находится в зените своей славы. И при этом она для него совсем не важна…

Деньги? Но, судя по всему, этот человек более чем обеспечен. Он и знатен, и богат, и обласкан императрицей. Что еще такому желать? Может быть, любви?

Я взял листок с любовным четверостишием, тот самый, который был разрисован сердечками, пронзенными стрелами. По всему было видно, что мой сочинитель томится в любовных сетях, но не желает вырываться из этого сладкого плена. В комнате отыскалось и много черновиков к этим стихам. Отвергнутые строфы были по нескольку раз перечеркнуты, вариантов было много, но ни один из них, очевидно, автору не приглянулся. Я медленно и внимательно изучил все его наброски, – да, что-то у него здесь явно не клеилось, это чувствовалось. Неожиданно для себя я стал подбирать те самые слова-откровения, которых так не хватало спящему. Сначала бормотал их про себя, пристраивая так и эдак к незаконченным виршам, потом на глаза попалось перо, которым писал влюбленный.

Ну, конечно же! Из-под гусиного пера, такого земного и грубого, не могли родиться те самые заветные слова. Я выдернул свое, из левого крыла, тонкое, белое… Обмакнул в медную чернильницу мягким упругим концом, провел прямую линию – так, для пробы, вывел несколько букв того языка, на котором писал сочинитель: «аз», «буки», «люди», «глагол»…

В течение всей ночи я испытывал неведомое мне до сих пор наслаждение. Казалось, во мне бил чудесный источник, выплескивавший целые потоки образов, один причудливее другого. Я исписал не один лист бумаги, играя словами то так, то эдак. О, Всевышний, какое же это было блаженство! Во многом сродни тому, что я испытывал, продумывая план сближения Эльзы с королевским советником, но другое – ярче, сильнее. Именно в тот миг мне открылось, что Господь, создавая землю и человека, не просто делал важную работу, нет! Он получал от нее удовольствие, ни с чем не сравнимое наслаждение творчества… Это озарение стало таким откровением для меня, что я даже испугался. Ведь мы, ангелы, привыкли относиться к сотворению мира и управлению им как к непростому, но необходимому труду. Теперь я был почти уверен, да нет, я уже знал, что ошибался. Это не было тяжелым трудом, это называлось другим словом – «блаженство». И я в тот миг всей душой позавидовал Создателю: он может позволить себе это всегда – и сегодня, и завтра, и послезавтра… Очень хотелось тут же поделиться с кем-нибудь этими мыслями, но я понимал, что делать этого не стоит. Не пристало ангелу обсуждать Всевышнего и процесс творения, наверняка товарищи не поймут меня. Если только Иволга… С ней я мог разговаривать о чем угодно, поскольку всегда был уверен в своей подруге.

Когда ночной мрак стал постепенно таять и первый тонкий солнечный луч потерся о мою щеку, я в изнеможении откинулся в кресле. Эта ночь озарила мой путь новым светом, и в этом мне помог сочинитель, тихо спавший рядом. Я по-своему отблагодарил его, дописав за него любовное послание:

В соединении с первыми четырьмя строфами поэта мои вирши смотрелись вполне гармонично. Они должны будут ему понравиться. А уж если бы он знал, что стихи эти еще и принесут ему любовь… Которая родится из ревности, вызванной этими строками. Удивительные все-таки существа эти женщины! Они могут быть совершенно равнодушны к кому-то, но один только намек на соперничество способен вмиг разбудить в их душах самые страстные и пылкие чувства…

Я бросил прощальный взгляд на лист бумаги, исчерканный моими пробами пера. Да, конечно, эти строки останутся на века, они – да, да, и они тоже! – обессмертят поэта. А он все спал и спал, хотя за окном уже было совсем светло.