Салман Рушди - Клоун Шалимар

— Ничего себе, хорошенькая перспектива, — горько сказал Макс. — Но я готов.

Именно тогда проводнику Финкенбергеру пришла в голову идея, благодаря которой Макс сделался одной из самых романтических фигур французского Сопротивления — Летающим Евреем.

В самом начале войны Этторе Бугатти вдвоем с известным авиаконструктором Луи де Монжем спроектировали так называемую сотую модель самолета, который должен был побить мировой рекорд скорости, установленный 26 апреля 1939 года немецким «мессершмитом» МЕ-209. Этот рекорд составил 469,22 мили в час. Когда угроза оккупации стала явной, с Бугатти был заключен контракт на создание скоростного истребителя с двумя орудиями, кислородными емкостями и самогерметизирующимися топливными баками. Самолет построили в строжайшей секретности на втором этаже парижской мебельной фабрики, но «Гонщика» так и не успели испытать. Когда немцы двинулись на Париж, Этторе Бугатти спустил самолет со второго этажа, водрузил на грузовик, вывез из Парижа и запрятал.

— «Гонщик», — прошептал вдруг Финкенбергер и улыбнулся во всю ширину щербатого рта. — Я знаю, где он. Сможешь поднять его в воздух — действуй!

Самолет был спрятан под самым носом у врага, на территории поместья, в овине, под сеном. Скорость у него была 500 миль в час, — во всяком случае, так считали его создатели. На нем были установлены два скоростных двигателя и впервые была применена совершенно новая, революционная технология с изменяемой геометрией крыльев и подвижными закрылками, которые реагировали на скорость воздушных потоков, их давление и могли менять конфигурацию в зависимости от шести параметров: ускорение при взлете, крейсерская скорость во время полета, высокоскоростные рывки, скорость при снижении, приземлении и движении по взлетно-посадочной полосе. Быстрый как ветер «Гонщик» был окрашен в любимый цвет Бугатти — голубой. После наступления темноты, когда передвижение снова стало возможным, Финкенбергер привел Макса в овин. В течение полутора часов мужчины трудились бок о бок, освобождая самолет от сена и камуфляжной сетки, пока наконец «Гонщик» не предстал во всей своей красе. Он все еще стоял на том самом грузовике, на котором его вывезли из Парижа, и напоминал готового сорваться с места охотничьего пса. Финкенбергер сказал, что знает прямой участок шоссе неподалеку, пригодный для взлета. Макс не мог оторвать восхищенного взгляда от плавных, летящих линий красавца «Гонщика».

— Он доставит тебя в Клермон-Ферран в два счета, только не дури, понял? Не пытайся побивать рекорды. А теперь гляди и запоминай, — сказал Финкенбергер.

Макс догадался, что этот человек не только знаток лошадей. Он стал толково объяснять Максу особенности работы двигателей, угол наклона лопастей пропеллеров, вращающихся в противоположные стороны. Инновации касались также системы охлаждения, системы управления закрылками. Ничего подобного еще никогда не создавали. Единственный в своем роде, можно сказать.

— А ты не боишься ответственности? — спросил Макс, зачарованно глядя на самолет. Мысленно он был уже в небе.

— Его первый полет станет актом Сопротивления, — неожиданно произнес Финкенбергер, словно забыв свой грубоватый говор и обнаруживая склонность к патриотической экзальтации. — Патрон бы это приветствовал. Главное — убери его отсюда. Убери, прежде чем его найдут наци. Он не меньше тебя нуждается в спасении.

Ночному полету «Гонщика» из Молсхайма в Клермон-Ферран суждено было стать одной из великих легенд Сопротивления; передаваемая из уст в уста, легенда быстро обрела ореол сверхъестественного, чудесного. Описывали невероятную скорость, с которой самолет пулей пронесся по черному небу на бреющем полете, что мог совершить лишь искусный и не ведающий страха пилот; говорили о неоспоримом, хоть официально и не зафиксированном новом рекорде скорости. Главное же заключалось в том, что благодаря этому полету установленный рекорд теперь принадлежал Франции, а не Германии и сделался символом Победы. Говорилось и о беспримерной дерзости взлета с проселочной дороги, и о еще более рискованном в безлунную ночь приземлении на травянистой равнине, по которой когда-то шли к крепости Жергови легионы Юлия Цезаря, перед тем как их обратил в бегство предводитель овернцев по имени Верцингеториг.

Кое-что из этого соответствовало истине, но в последующие годы Максимилиан Офалс сам способствовал тому, чтобы в памяти людей осталась легенда, а не истина. Летел ли он действительно над самыми крышами домов, или же радар не засек его по чистой случайности, из-за того, что враг подобной дерзости не ожидал? В своих мемуарах о войне Макс Офалс этого не разъяснил. Вместо четкого изложения событий он с присущей истинному герою скромностью писал о том, как ему повезло, и о тех, кто ему помогал, без кого… — и далее в том же духе. «Я подумал о Сент-Экзюпери, — написал он. — О том „состоянии глубокого погружения в себя, когда к тебе приходит ни на чем не основанная надежда“. Да. именно так оно и было со мной».