Салман Рушди - Клоун Шалимар

— Понимаете, каждое изделие было плодом труда не кого-то одного, а многих одаренных мастеров, — с горячностью говорил Юварадж, — так что это коллективный продукт всей нашей культуры, и это не просто сделано в Кашмире, это сам Кашмир!

Начав описывать процесс изготовления и вышивки кашмирских шалей, он перешел на почтительный полушепот. Он говорил о них как поэт, он сравнивал их со знаменитыми гобеленами, которых, по его признанию, никогда не видел собственными глазами. Сам того не заметив, он перешел на язык профессионалов:

— Рисунок воспроизводится посредством утка, перевивом нитей в местах изменения цвета, — объяснял он.

Его по-детски непосредственный восторг перед искусством мастеров был так велик, что передался и ей. Юварадж поведал ей о технике вышивки под названием созни , когда на обеих сторонах шали воспроизводится один и тот же узор, но в разной цветовой гамме; о шитье по атласу, о технике резьбы по дереву — ари, о ценном волосе горного козла и о легендарно-тонких шалях джамавар . К тому времени, когда Юварадж, извинившись за то, что докучает ей своими рассказами, замолк, она была уже почти влюблена.

Однако в Кашмир она приехала не для того, чтобы влюбляться. Тогда, простите, к чему ей этот господин со своею любовью? И как, спрашивается, нужно отнестись к тому факту, что спустя всего пару недель после смерти отца на лице его сына, безусловно очень красивом, застыло такое глупо-счастливое выражение, не требующее перевода? И если уж на то пошло, что же такое приключилось с нею самой? Отчего ей не хочется никуда уходить из этого незнакомого, неподвластного течению времени сада? Отчего она откладывает свои поиски и слушает себе, как жужжат беззаботные пчелки, бродит по дорожкам, обсаженным кустарником, через который, кажется, не может проникнуть никакое зло, вдыхает тягучий от запаха жасмина, не зараженный выхлопами машин воздух? Зачем проводит дни, купаясь в обожании этого, по сути дела, незнакомого ей человека; слушает стихи, которые он декламирует своим, несомненно, звучным и красивым голосом, и чувствует себя абсолютно невосприимчивой к повседневному грохоту города, с его марширующими толпами демонстрантов, протестующе вскинутыми кулаками и нерешенными и нерешаемыми насущными проблемами? Надо было честно признаться самой себе: некое смятение чувств испытывала и она, и хотя она давно приучила себя не поддаваться эмоциям, держать их под контролем, но, сказать по правде, сейчас это давалось ей с трудом. Быть может, у нее хватит сил противиться чувству, быть может, победит здравый смысл. Она была женщиной из иного мира и слишком долго берегла сердце от треволнений любви. Она сомневалась, что способна соответствовать его ожиданиям, не знала, как себя вести, и пребывала в полном изумлении оттого, что ей в голову вообще приходят подобные мысли. Она ведь приехала в Индию совсем с другой целью. Эти абсолютно новые ощущения ее пугали, ей казалось, будто она сама себя предала. А ведь Ольга Семеновна предупреждала ее не раз о коварных свойствах любви: «Она никогда не приходит с той стороны, откуда ты ее ждешь, — говорила Ольга, — она подкрадется к тебе сзади на мягких лапах и саданет тебя по башке, словно булыжником».

Вечерами он пел для нее, и она слушала, завороженная. Как сын своего отца, он, несмотря на основное занятие, понимал и любил музыку Кашмира и довольно прилично играл на сантуре. Он исполнял для нее арабские стихи- макамы на мелодии индийских раг [39] Рага — особый музыкально-ритмический лад. в их классической форме, известной как суфияна калам . Он пел ей песни Хаббы Хатун, легендарной поэтессы шестнадцатого века, которая привнесла в любовную поэзию Кашмира лирический жанр лол , — то были песни о боли разлуки с ее возлюбленным Юсуф-шахом Чака, по приказу великого правителя Акбара заточенным в тюрьму в далеком Бихаре: «Мой сад пестрит весенними цветами, о почему, мой милый, нет тебя со мной?» — и извинялся, что не умеет петь женским голосом: он пел нарративные баллады бакхан на диалекте пахари . Музыка возымела свое действие. Целых пять дней она провела в волшебном саду в состоянии полной и неожиданной для самой себя эйфории. На утро шестого дня она проснулась, стряхнула сладкую дрему и попросила его о помощи.

— Пачхигам, — произнесла она так, будто это слово имело магическую силу, будто один его звук мог отвалить камень, закрывающий вход в полную сокровищ пещеру, где ее мать сияла и переливалась, как похищенный золотой слиток; Пачхигам, селение из сказки, которое ей мечталось увидеть своими глазами. — Очень вас прошу, — сказала она, и он, ни словом не обмолвившись об опасностях проселочных дорог, сразу согласился отвезти ее в эту сказку, или, по меньшей мере, в прошлое.