Салман Рушди - Клоун Шалимар

«Наши судьбы вновь соприкоснулись, — мысленно сказал послу Шалимар. — Может быть, револьвер, который я сейчас держу в руках, достался мне от тебя. Может, придет день, когда именно из него я тебя и застрелю». Однако в глубине души он знал, что стрелять в посла не станет: дорогим его сердцу оружием всегда был нож.

Он чувствовал себя вполне готовым к участию в борьбе. Зиму сменила весна, высокогорные тропы стали проходимыми. В приграничные лагеря народ прибывал днем и ночью. База ПЛ-22 наполнилась молодыми людьми, напоминавшими нетерпеливо рвущихся с поводка и роняющих на землю клочья пены охотничьих псов.

Новые группы, казалось, росли как грибы после дождя: харакаты — самоубийцы, лашкары — «рыцари», хизба — «борцы за веру», и еще, и еще… Прошел слух, что из Англии в Пакистан вернулся, чтобы возглавить «Фронт», сам Эманулла Хан. Шалимар по-прежнему ежедневно участвовал во всех тренировках, включавших физподготовку, тактические занятия, стрельбы, и неотступно думал о том, каково это будет — убить человека. И настал день, когда Стальной Мулла спросил, как он посмотрит на то, чтобы прокатиться за границу.

По мере того как девочка росла в чужом мире, куда она ее отдала, выносить тяжесть утраты дочери для Бунньи становилось все труднее. Стоило ей подумать о Кашмир е— и она начинала задыхаться, как будто на нее обрушился дом. Сила гравитации вдавливала ее в землю, грозя расплющить. В такие минуты Бунньи становилось нечем дышать. «Если ты все еще хочешь убить меня, то поспеши, — говорила она мужу, — не то моя девочка, чье имя я не знаю и чье лицо никогда не увижу, сама из тебя фарш сделает». Однако муж ее долгое время не давал о себе знать. Когда же наконец объявился, то в его посланиях замелькали чужие слова и названия мест, о которых у нее было самое смутное представление: Таджикистан, Алжир, Египет, Палестина… Она услышала эти слова и поняла, что прежний Шалимар мертв. Новое существо, носившее его имя, было для нее чужим. От клоуна Шалимара у этого, нового, осталось лишь одно — стремление лишить ее жизни. Она перестала мечтать о счастливом конце и принялась ждать его возвращения.

Не успел оглянуться — и вот ему уже сорок; он закаленный в битвах боец и давно не задумывается над тем, что значит убить человека. В северной части Африки, на углу возле автомобильной парковки, агент «Фронта» кинул уличному торговцу сигаретами несколько динаров, чтобы тот оставил на час свой лоток без присмотра. Чисто выбритого, по-европейски одетого Шалимара доставили туда, и сопровождавший его бородатый человек, от которого несло мускусом, облаченный в рубаху и шаровары, надел на его шею ремень от лотка, оставил на лотке обернутый в белую тряпицу пистолет и исчез. Шалимар почувствовал странный прилив сил, он ощутил себя почти суперменом, для которого нет ничего невозможного, потому что перед этим ему вкололи в руку какую-то бесцветную жидкость. Он не знал языка людей, для которых выполнял заказ, но Талиб послал с ним в качестве переводчика своего малыша Захира. Тот прекрасно говорил по-арабски, и ему тоже пришло время стать настоящим мужчиной. Шалимару показали фотографию человека с бородой, которого надлежало убить, посадили в фургон без окон, сделали укол и оставили одного на углу с пистолетом на подносе с сигаретами. Пока они ехали, Захир перевел ему то, что сказал бородатый в шароварах: ему поручали убрать безбожника — писателя, врага Всевышнего, того, кто говорил на французском и продался Западу. Кроме этого, ничего другого Шалимару знать не следовало. Вопросы с его стороны исключались. Работа — проще некуда.

Клоун Шалимар стоял на углу, вокруг него сновали арабы, Захир бойко торговал сигаретами, а Шалимар лишь глупо улыбался и, указывая пальцем на открытый рот и уши, изображал глухонемого. Потом появился человек с фотографии. Он был в солнцезащитных тонированных очках, в белой рубашке с открытым воротом, кремовых брюках, а в левой руке держал свернутую трубочкой газету. Человек быстро шел к парковке. Шалимар поставил поднос на землю, взял с него тряпицу с пистолетом и последовал за этим человеком. Он не стал вынимать огнестрельное оружие. Не сделал этого, потому что хотел узнать, что почувствует, когда лезвие его ножа соприкоснется с кожей, когда острое, блестящее лезвие войдет в эту кожу и нарушит неприкосновенную границу, оберегающую жизнь другого человеческого существа, нарушит извечный запрет на пролитие крови. Что ощутит он, когда полоснет по горлу подонка, так, что голова откинется сначала назад — и вбок, а на ее месте мгновенно вырастет и всплеснет ветвями кровавое древо. Что почувствует он, когда его самого обольет и он сделает шаг назад, прочь от никчемного дергающегося куска облепленного мухами мяса…