Андрей Аствацатуров - Скунскамера

Вообще-то это уж мое, простите, личное мнение, когда рядом раздаются «залпы» или что-то «залпово» выбрасывается — жди неприятностей.

Как-то раз я пошел купаться на Шуваловское озеро. Есть такое в Ленинградской области. В то лето я целыми днями сидел в душной квартире над какой-то никому не нужной статьей и, наконец, решил устроить себе выходной. День выдался солнечный и жаркий. На пляже было полно народу. Все загорали и купались. У самой воды носились дети. Они брызгались друг в друга и оглушительно визжали. Я провел на пляже два или три часа. Сколько именно, я точно не помню. И вместе со всеми загорал и купался. Наконец я решил уходить и направился в дальние кусты, где уже начинался лес, переодеться.

И вдруг на одной из сосен я заметил приклеенный скотчем бумажный лист. Я пригляделся. Там было что-то напечатано мелкими буквами, и виднелся штамп. Я подошел поближе и прочитал:

«ВНИМАНИЕ!

КУПАТЬСЯ В ОЗЕРЕ

КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!

ПРОИЗОШЕЛ

ЗАЛПОВЫЙ ВЫБРОС ФЕКАЛЬНЫХ ВОД!»

Ниже было указано что-то вроде «Госэпидемнадзор», и стояла чья-то подпись, окольцованная круглой печатью.

Я аккуратно сложил лист вчетверо, сунул в карман и унес домой. Потом даже сохранил его и спустя многие годы всем показывал. Открыть людям на озере правду я почему-то не решился. А статью, над которой я так долго работал, так и не напечатали.

И вот я бежал вслед за «беременным тараканом» и своими одноклассниками, в тоскливой спешке еще не ведая, что пруд приготовил мне сюрприз в виде залпового выброса теплоцентральных вод. Я подъехал к пешеходному переходу, смешно проплясал по асфальту перед угрожающе приближавшейся машиной и покатил по знакомой лыжне к Серебке. У пруда я очутился довольно скоро, но одноклассников все равно не догнал. Видно, я, в самом деле, слишком уж долго возился со своей одеждой.

И тут мне пришла в голову идея — срезать дистанцию через пруд. А заодно и прокатиться с горки.

Я подъехал к берегу. С этой стороны он казался гораздо круче, чем с противоположной. Прохожих не было. Лыжников и саночников почему-то тоже, что меня удивило: обычно они всегда здесь толпились. Еще я обратил внимание, что там, где всегда спускалась вниз лыжня, ровно лежит снег, а самой лыжни почему-то нет. Пруд выглядел сверху каким-то странно мутным.

— Ты же видел! Ты же видел! — настойчиво взывал к моей памяти физрук в медкабинете. Я лежал на жесткой кушетке под одеялом и смог, глядя на него снизу вверх, только виновато улыбнуться. Увы, я ничего не видел. У меня уже тогда была сильная близорукость, и она прогрессировала гораздо быстрее, чем мне успевали купить новые очки.

Я выровнял лыжи, оттолкнулся и, чуть присев, поехал вниз.

«Если лыжни нет, — гордо подумал я, — то я сам ее проложу». И через несколько секунд уже барахтался в воде, вопя на всю округу и не веря, что такое может происходить со мной, вот прямо сейчас, на уроке физкультуры.

Трудно, едва возможно передать чувство, когда ты стоишь себе спокойно или идешь ровным шагом, ни о чем не подозревая, и вдруг… бац!., проваливаешься куда-то! Как Дон-Жуан, легкомысленно протянувший руку каменному ночному собеседнику. Впрочем, пережить падение, выползти наружу и, главное, потом описать свои переживания удалось на моей памяти только лишь одному человеку — пожилому профессору-математику, которого я, кстати говоря, никогда в жизни не видел.

Историю эту мне рассказал Митя Гомельский. Сейчас Митя — директор крупного холдинга, а в тот момент он работал на стройке. Митя самолично вытащил пожилого профессора из канализационного люка, куда тот по нечаянности провалился. У Мити такая, мне кажется, судьба — появляться там, где требуется, и неожиданно приходить на помощь.

С профессором произошло вот что. Он вылез из трамвая на площади Труда. Дело было осенним вечером: поздней осенью у нас темнеет рано. А площадь Труда… Знаете, это сейчас площадь Труда такая аккуратненькая, ухоженная, даже с мемориалом под землей в честь засыпанного канала. А двадцать лет назад она была, наверное, самым грязным местом в Ленинграде. (Я имею в виду, конечно, исторический центр.) Площадь Труда выглядела так, будто бомбисты-анархисты только что совершили здесь террористический акт, что-то взорвали, причем прямо посередине. Участки голой земли в выбоинах и рытвинах перемежались с остатками асфальта, иногда встававшими на дыбы. Повсюду валялись стройматериалы, видимо, неучтенные, полусгнившие доски, ржавые трубы, огромные куски фанеры. И между ними опасно чернели открытыми прожорливыми глотками люки.