София Ларич - Черно-белая радуга

– Целуются на колесе обозрения?

– Да-да! Катаются на катке, кормят друг друга десертами…

– Да-а-а… Это ж полнейший коммерческий провал, – воскликнула Анна. – Любви, конечно, все хотят, но два часа одного сиропа не выдержит даже самая романтичная барышня. Забавно, да? Любовь без препятствий, оказывается, так скучна.

Миша задумчиво потер пальцем переносицу.

– Но если в конце их разрывает от счастья на мелкие куски, то это может быть интересным финалом, а?

Анна зашлась в смехе, очень хорошо представив себе такой фильм. Миша присоединился к ней своим густым ха-ха.

Отсмеявшись, Анна спросила:

– Слушай, а откуда ты знаешь всех, кто на даче был?

Миша пожал плечами, потянулся за чашкой.

– Познакомились там сям, в клубах, на вечеринках. Когда-то были компанией, потом разошлись, у всех свои дела, заморочки, кто-то у кого-то мужика отбил… А Димка… Помнишь, худой такой парень? Он теперь вообще в другом мире. У него, оказывается, ВИЧ.

– Да ты, что? Правда, что ли? – ужаснулась Анна.

– Угу. Не знаю, как он с этим живет.

Анна прожевала кусок хлеба с колбасой, глядя в окно, потом повернулась к Мише:

– А ты не боишься?

Миша усмехнулся.

– Ты знаешь, я уже… переболел СПИДом. Пару лет назад проверялся чуть ли не каждый день. Теперь я боюсь рака. Вот представляешь, сижу я сейчас с тобой, а меня вот тут, – он показал на голову, – разъедают постепенно какие-нибудь малюсенькие, заметные только под микроскопом, но жутко живучие клетки?

– Нет, не представляю. Вообще, не думаю об этом. У меня вот тут, – Анна показала на живот, – сейчас тоже клетки растут и делятся ежесекундно. И они меня пока страшат гораздо больше рака. Так что, и впрямь, у каждого свои заморочки. Да-а-а, а я так спешила в детстве стать взрослой! Мне казалось, что будет так весело и интересно.

– Угу, а как мы повеселимся в старости! Морщинистые и никому не нужные! – отозвался Миша, вытирая рот салфеткой. – О, я, кстати, твои книжки посмотрел. Выбор шикарный, Ня! «Скоро тридцать» и «Тридцатник, и только». Не хочешь поговорить об этом?

Анна зарделась: «Ну, а что, есть же такая проблема… Вот я и хотела узнать два взгляда на нее – мужской и женский… А потом мне перед кассой так неловко стало. Подумала, что кассирша примет меня за дуру озабоченную».

– А она?

– А ей лет двадцать оказалось. Что она понимает?

– Да уж, ей понять только предстоит, – усмехнулся Миша. Он помолчал, отпивая мелкими глотками чай, потом всем телом повернулся к Анне и заговорил: – Может, проблема тридцатилетия проблема потому, что большинство из нас к этому возрасту понимают, что добились не того, что планировали в двадцать, или вовсе ничего не добились? Мы, наверное, осознаем, что жизнь получилась несколько не такой, как виделось раньше, и ужас в том, что уже ничего не исправишь. Есть только путь вперед, но и этот путь может быть не движением, а наверстыванием упущенного…

Анна поморщилась.

– Мишка, чем ты себе голову забиваешь? Вот тебе хорошая новость. Самый сложный кризис у нас уже позади.

– Это какой?

– Пубертат. Я где-то читала, что труднее всего человеку дается переход из детства во взрослую жизнь. Тело же самые радикальные изменения переживает в этот момент, в голове тоже бури, а тут еще и либидо просыпается. Представляешь, сколько всего наваливается одновременно? Так что, тридцать лет – это цветочки.

– Так-то оно так, но я думаю… Если еще лет пять назад я смотрел на кого-то умнее и успешнее меня без зависти, но с мыслью, что у меня все это еще впереди, то теперь свои неумения на недостаток лет уже как-то неловко списывать.

Анне захотелось отвлечься от этого вопроса, не имеющего ответа.

– Мишка! Я же привезла тебе подарок!

Она проворно выскочила в коридор за сумкой. Заинтересовавшийся Миша вернул на тарелку надкусанный бутерброд.

– Вот, дорогой, альбом репродукций Климта. Я так поняла, что Климт тебе нравится.

– Ой, Ня, какой классный подарок! – Миша встал, задев ногой пустую чашку. – Я сам бы себе никогда не купил. Спасибо! – Он прижал Анну к себе.

Анна уткнулась носом в пахнущую чистым майку Миши, радуясь его радости.

– А я тебе ничего не приготовил. Извини.

– Да, ладно. Угостишь ужином. Или можешь аборт оплатить. Что тебе больше нравится?

– А ты рожать точно не хочешь? Я бы ребенку распашонок гуччевых надарил…

Анна отодвинулась от Миши и села на диван, скрестив на груди руки.

– Нет! Я не могу рожать от мужчины, которого, может, никогда больше и не увижу. И вообще, знаешь, я сейчас понимаю, что даже не была с ним близка по-настоящему. То есть, трахались-то мы отлично, но близкими не были, не стали. Я его стеснялась даже, что ли. Танцевать с ним не могла или не могла обсудить свой геморрой, например, или… расстройство желудка какое-нибудь… Знаешь, как пары проходят рубеж определенный, начинают чувствовать себя в обществе друг друга совершенно естественно? Во всех ситуациях?