Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

— А ведь ты заслуживаешь смерти больше, чем кто бы то ни было, — снова начал Гордон. — Это для меня вопрос решенный. Трудней решить другой вопрос: вправе ли я убить тебя? Я просто не убежден, что обладаю теми внутренними совершенствами и той мерой власти и ответственности, какая нужна, чтобы объявить одного человека худшим, чем другие, и за это лишить его жизни. И я не могу карать тебя за те преступления, которые ты совершил, потому что, собственно говоря, ты имел право их совершать — ведь в своей жестокости ты не хуже любого политического деятеля, любого генерала, рядового солдата, священника, философа или какого-нибудь сморчка-интеллигента. Ты только толще и богаче, и твоя жестокость более омерзительна; но этого еще недостаточно, чтобы убивать тебя. Поэтому я оставляю тебе жизнь и не пытаюсь утвердить свое превосходство над тобой. Правда, я бы охотно плюнул тебе в душу, чтобы отплатить за то, что ты когда-то сотворил надо мною, за осквернение моей души. Или вырезал бы у тебя сердце из груди, как ты сделал с бедным Фахдом. Но это была бы месть, а месть — проявление слабости, измена разуму. А потому я не убью тебя, чтобы не дать тебе возможность хотя бы в этом одержать надо мною победу. Ступай.

Азми перевел дух, собираясь заговорить.

— Молчи! — холодно остановил его Гордон. — Один запах твоей речи может изменить мое решение. — Он швырнул к ногам Азми пистолет Бекра. — Если ты хочешь возражать, спорить, если у тебя есть уверенность в своей правоте, возьми этот пистолет и вместо всяких слов всади мне пулю в лоб. — Он прикрыл глаза веками. — А если нет, возвращайся в свое логово, ешь, спи и жди, когда твою участь решит кто-нибудь помельче меня. Я с тобой покончил.

Он открыл глаза и взглянул на Азми, ожидая увидеть хоть тень какого-нибудь чувства — волнения, страха, радости; но лицо паши не выражало ничего, словно даже близость смерти ничего не могла вдохнуть в эту груду мяса. Гордон ощутил тошноту. Азми вздохнул, покачал головою и побрел прочь.

Бекр, подобрав пистолет, последовал за ним; а Гордон — как будто он свершил какой-то тягостный долг и это свершение доконало его — весь ушел в свою боль и тотчас же заснул. Он проснулся, когда день уже изнемогал и ночь накрывала небо, как темное старческое веко медленно прикрывает глаз.

— Бекр! — крикнул он, и Бекр тотчас же вырос перед ним. — Ты тут! — сказал он, удивленный его появлением.

Бекр недовольно фыркнул: — А тебе это не нравится, Гордон? Разве лучше, если бы меня тут не было? Аллах, до чего же ты стал жалок!

— Да, да, но и ты тоже. От тебя теперь никакой пользы. Ты больше не несешь в себе смерти, а потому в тебе нет и жизни. Ты умер тогда, когда умер Али. Вот ты и ходишь за мной, как трусливый пес, поджавший хвост с испугу. Бедный Али!

— Аллах, аллах… — запричитал Бекр.

— Нет уж, пожалуйста, не ной. Помоги мне встать. Сзади, сзади поднимай, болван! — закричал он, когда Бекр неосторожным рывком тряхнул его. — А теперь веди меня на электростанцию. И постарайся не сломать мне шею по дороге.

Он заковылял вперед тяжелым, спотыкающимся шагом и, наверно, упал бы, если бы его не поддержал Бекр, хоть и не слишком уверенной рукой.

Бекр хотел придать своему хмурому лицу выражение сочувствия, но его губы сами собой сложились в усмешку и в глазах мелькнул злорадный огонек — жалкий отблеск свирепого огня, горевшего в них когда-то.

— Что ты так плетешься? — снова прикрикнул Гордон. — Быстрее веди меня!

Наконец они дошли до мраморно-белого здания электростанции, высившегося, словно мавзолей, в черной роще мачт, проводов и невысоких трансформаторов. Внутреннее расположение Гордон хорошо знал, и, хотя было уже почти совсем темно, он уверенно миновал разбитые двери и вступил в огромный холодный склеп, где замерли в тишине безмолвные моторы и где по стенам тянулись щиты с рубильниками, выключателями и контрольными лампочками. Он уже приходил сюда раньше, он уже рассматривал все это, пытаясь разыскать тот выключатель, который даст ток проводам, так что ему останется только повернуть заповедный рубильник, и дело будет сделано. Но выключателей было великое множество — в чехлах, футлярах, ящиках, запертых на ключ; одни забрались под самый потолок, другие жались друг к другу в геометрическом согласии. И все безмолвствовали — упорно, скрытно, глухо, — охраняя тайну заключенной в них силы.

— Загадка! — сказал Гордон Бекру. — Взгляни на эти самодовольные механизмы и попробуй отрицать, что в них есть своя душа, загадочная и недоступная. Они нарочно прячутся от меня!