Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Но Гордон не унимался: — Хорошо, вы отказываетесь совершить этот акт разрушения, а как же после этого вы вернетесь к Джеку и вместе с ним будете изготовлять орудия такого же разрушения? Детали для бомбардировщиков?

Смит молчал по-прежнему, но видно было, что на этот раз слова Гордона встревожили, даже потрясли его, как будто где-то над дальними полями его собственного будущего забрезжил первый серебристый проблеск понимания, а быть может, и философского прозрения той страшной ответственности, которая на нем лежала.

А Гордон продолжал с каким-то мрачным наслаждением, беспощадно проникая в то, что таилось за молчанием Смита: — Мыслящему человеку постоянно приходится выбирать, Смит. Само слово «интеллект» означает «выбор», и мыслить — это, по существу, значит переходить от выбора к выбору. Но только тот может быть назван настоящим человеком, кто время от времени останавливается, чтобы пытливо спросить себя: а честно ли я поступаю? И вот для вас сейчас пришла пора задать себе этот вопрос. Честно ли вы поступаете, оберегая от уничтожения мир машин и в то же время намереваясь помогать Джеку в производстве самых гнусных орудий уничтожения человечества? Задумайтесь над этим, Смит! Задумайтесь!

Был ли тут вызов Смиту, или желание дать ему урок на прощанье, или снисхождение к его ограниченности — Смит этого все равно не почувствовал.

— Не знаю, что я буду делать, когда вернусь в Англию, — сказал он. — И не знаю, какие у меня тогда будут мысли. Не знаю! — Смит уже остыл, но голос его еще звучал сердито. — Знаю только, что не могу разрушать то, во что вложено так много труда и времени. То, что уже существует само по себе. Вот все, что я знаю…

— …и все, что вы хотите знать, — насмешливо подхватил Гордон. И тут же понял, что этой насмешкой кончается все между ними и что изменить это или помешать этому он не может так же, как не может добиться от Смита того, что ему нужно. — Что ж, поставим на этом точку, Смитик, и уезжайте, — сказал он с расстановкой. — Здесь вы только зря тратите драгоценные минуты вашей жизни, да к тому же и подвергаете ее опасности. Уезжайте скорее. Не мешкайте. Не сомневайтесь. Вы завоевали себе свободу. Бегите же! Бегите! Расстанемся поскорей, пока наши недостатки не проявились в какой-нибудь глупости и наш разрыв не сделался смешным.

И, чтобы убедить Смита в том, что все это серьезно, Гордон круто остановился, а его слегка подтолкнул, раз и другой, как бы приказывая идти дальше, и потом еще помахал ему рукой в знак настойчивого прощанья.

С минуту Смит медлил, потом в приливе слепого раздражения повернулся и зашагал прочь — не то чтобы соглашаясь на разлуку с Гордоном, но просто решив, что с ним бесполезно спорить. И тем не менее это была разлука.

— Я сам все сделаю. Я и с машиной сумею сладить, — громко сказал Гордон ему вслед. Он стоял и смотрел, как Смит, балансируя, шел по длинным черным трубам и потом, соскочив на землю, скрылся за поворотом дороги, где он оставил свой броневик.

— Но сначала мне надо уплатить один старый долг. — Он кликнул Бекра, который обычно не отходил от него далеко. Когда утративший свою кровожадность телохранитель явился, Гордон снова сидел на песке, как будто только эта поза давала ему ощущение уверенности и безопасности. Прислонясь головой и плечами к цистерне с нефтью, он сдувал пот, стекавший с верхней губы; поднять руку и вытереть лицо у него не было сил.

— Дай мне твой пистолет, — сказал он Бекру, — и ступай, приведи сюда толстопузого Азми.

Бекр послушно бросил пистолет на песок рядом с Гордоном и удалился, пренебрежительно приподняв плечи в знак своего неодобрения.

Гордон закрыл глаза, готовясь бороться с сонной одурью, которую нагоняла усталость или отупляющее действие боли; но его сознание не хотело покоя. Он слышал, как отъехал броневик Смита, и бодрствовал вплоть до тех пор, пока не вернулся Бекр, ведя бледного и растерянного Азми.

— Я решил убить тебя, — сказал ему Гордон, не вставая, — и это, кажется, единственный поступок, который я мог бы совершить здесь с полной уверенностью, что делаю справедливое и полезное дело. — Он смотрел прямо в лицо Азми, еще не утратившему свой важный вид, несмотря на вытаращенные глаза и дрожащий подбородок. — Да вот беда, — продолжал он, — пока я тут сидел и ждал, у меня было время поразмыслить. Это тебя спасло, Азми.

Азми молчал, но видно было, как он тяжело дышит под своим мундиром с блестящими пуговицами; только раз он едва заметно повел плечами в знак покорности неотвратимой судьбе.