Ариэль Бюто - Козлы

Николя перевел дух. Если Флоранс пока лишь строит догадки, у него есть шанс выйти сухим из воды.

— Понимаю, ты обижена на нее за ложь…

— Да как я могу на нее обижаться? — воскликнула Флоранс и зарыдала в голос. — Я была на подъемнике, когда позвонила Каролина. Она узнала Карлу. По телевизору. В Таиланде. Там прошел жуткий цунами. Но ты наверняка в курсе! Множество людей погибло, и… и… по телевизору показали тело Карлы. Я помчалась в кафе, в ту забегаловку для лыжников, там телевизор работает с утра до вечера. Передают одни и те же кадры без конца, и я ее увидела. Нико! Это она, Карла! О господи! Бедная девочка! Конечно, ты не был знаком с ней так близко, как я, но ведь для тебя она тоже кое-то значила, правда?

— Это ужасно, — пробормотал Николя. — Я постоянно думаю о тебе, милая. Поцелуй детей. А сейчас мне нужно бежать, у меня встреча.

— Что там шумит в трубке?

— Париж! Вам повезло, что вы в горах, в тишине!

— Да, разумеется. Но мне так грустно, Нико! Бедная, бедная Карла! И что мы скажем детям?

— Не знаю, милая.

— Ох, Нико, как хорошо, что я с тобой поговорила, стало легче. Все время думаю: ведь ты мечтал поехать туда со мной! И этими погибшими могли бы быть мы! Бедная Карла… Но как ее туда занесло?

— Ума не приложу… Мне очень жаль, родная…

В холодную погоду она предпочитала прогуливаться в компании мертвецов, согреваясь их присутствием. И не из-за склонности к суициду, просто на кладбище Монмартра, всего в нескольких метрах от площади Клиши, где царило адское столпотворение, можно было ощутить покой среди облетевших деревьев и пустынных дорожек. Умиротворенную тишину с наступлением весны нарушат туристы, рыщущие в поисках могил знаменитостей. Надгробия она обычно не рассматривала, но кое-какие несообразности все же бросались в глаза. К примеру, что делает цветная фотография мальчишки в канареечной лыжной курточке на мраморной плите? Под фотографией подпись: «Томас» — и гравированные таблички, десять штук по числу дней рождения. Или этот почерневший обелиск, когда-то дерзко устремленный в небо, а сейчас накренившийся — вот-вот рухнет и никакие подпорки не удержат. Имя Валентины Саксенкобургской вызывало в памяти Элизы лианообразные платья 1900-х годов, изысканные вечеринки и охапки свежих роз; теперь же на заброшенной могиле догнивали искусственные фиолетовые георгины.

Цветы. Вчера их столько надарили, что пришлось уступить им ванну. Никогда она не видела так много цветов — только на крестинах и похоронах. Недолговечные дары природы, которыми нас встречает и провожает мир. Она отлично поняла намек. Цветы — символ ушедшей молодости. Пусть все наперебой убеждали ее, что никогда еще она не была такой красивой, — чепуха. Она действительно великолепно выглядела, цвела пышно, ярко, словно пион, который никогда так не радует цветом и ароматом, как за несколько часов до увядания. В чем причина этого сияния? Она радовалась тому, как замечательно отпраздновали ее день рождения? Или же она стоит на пороге второго рождения, когда вновь появится на свет, будто бабочка из кокона? Или она лишь немного расправила плечи — только для того, чтобы согнуться еще ниже к земле, которая однажды окончательно ее поглотит?

Вчера поразмыслить над этими вопросами не удалось: было слишком шумно и людно. Ее засыпали комплиментами, душили в объятиях. Гостей созвал Марк. Все были только рады поздравить именинницу и подсластить горькую возрастную пилюлю. Среди приглашенных, кроме самых близких — Флоранс и Каролины, были институтские друзья и бывшие поклонники. Марк постарался собрать всех, кто когда-либо хоть что-то значил в жизни его жены.

В результате из кухни с диким криком «Happy birthday to you!» выскочило человек тридцать. Когда первый шок прошел, Элиза физически ощутила человеческое тепло. При свете множества свечей она увидела накрытый скатертью стол, а на нем угощение, приготовленное с душой, и подарки. Флоранс прыгала вокруг с фотоаппаратом.

— Сегодня ты хороша как никогда, — шептали со всех сторон.

«Мой прощальный фейерверк, а потом грядет тьма», — думала Элиза.

«Воплощение любви и нежности», — гласила надпись на могиле сорокадвухлетней матери семейства. По ограде ковылял жирный ворон. Чуть поодаль нелепый бронзовый клоун увековечивал память о величайшем танцоре всех времен и народов. На шее клоуна болтались розовые балетные тапочки. Элиза подняла воротник, защищая лицо от первых снежинок. Поскользнулась и схватилась за ствол дерева. Сначала она разглядывала древесную кору, затем подняла глаза к облакам. Вот и ветки, чем ближе к небесам, тем тоньше, с грустью отметила Элиза.