Марина Саввиных - «ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.

Танасе сжал кулаки. Неужели чертов болтун проговорится? К счастью, Петреску не отнесся к словам Балана серьезно.

— Вам лучше пойти домой и поспать, — выпроводил он Дана, — а то вы начинаете заговариваться. И последнее: никого в доме не бить, ладушки?

Диктофон замолк. Танасе протянул руку, чтобы выключить машинку, как послышались новые звуки. Константин закусил губу. Предчувствия его не обманули.

— Так вот где работает мой лейтенант, мой мужчина, мой мачо в кителе, — замурлыкал с пленки голос Натальи.

— Гм. Тебе сюда нельзя приходить, — негромко сказал Петреску, — это же грязный полицейский участок.

— Так вот где он служит, вот где не спит ночами, — не обращала на него внимания Наталья, — вот где я сейчас отдамся ему…

— С ума сошла? И вообще, ты вся какая-то искусственная. Ненатурально получается.

В этот момент Танасе даже почувствовал по отношению к лейтенанту некоторую симпатию. Но против Натальи не устоять, это Константин знал.

— Это я-то?! — Наталья улыбалась, это Танасе знал наверняка, как и знал, что в тот момент она прижималась к спине Петреску, — я-то, мой лейтенант… а-хм… как раз настоящая. Это все остальные ненастоящие какие-то. Все придуманное, все искусственное. И мы, если не будем откровенными, тоже куклами станем…

— Как это?

— А вот поверим, что вся эта ложь, — подушка на двоих, завтрак, беседы, — «что на работе было», «ах, какие родственники засранцы», «заведем детей? или лучше пока диван купим» — правда. Давай лучше просто трахаться… лейтенант…

Судя по звукам, Петреску почти сдался. Замок на двери кабинета щелкнул. Запираются, с ненавистью подумал Танасе.

— Значит, — голос Петреску дрогнул, — просто трахаться.

— Совершенно… верно… до чего дурацкий узел у тебя на галстуке…

— Дай сниму.

— Умница, лейтенант… зашевелился, мой страж порядка… так… ох.

— Где здесь застежка?

— Просто закатай… да… так.

— Мы, — лейтенант уже шумно дышал, — сходим с ума из-за твоих прихотей.

— Нет, лейтенант. Нет. Сегодня мы трахаемся. Просто трахаемся, и, причем, грязно ругаемся. Очень грязно трахаемся. Да, милый?

— Снимай юбку, сука!

Пленка зашипела и запись закончилась. Танасе, пошатываясь, встал,

Привычно оперевшись о край стола, и, не видя перед собой ничего, подошел к портьере. Вытащив оттуда шнур, он сделал на одном его конце петлю, и полез на стол.

— Братья, сегодня мы собрались здесь, чтобы побыть среди земляков и единоверцев, — вдохновенно начал читать по бумажке речь Саид.

Оратор, — высокий грузный мужчина, сириец, — жил в Кишиневе вот уже четырнадцать лет. Сюда он приехал учиться в Медицинском университете, и собирался, после выпуска, уехать обратно на родину. Но потом, из-за одного, довольно трагического происшествия, остался в Молдавии.

— Это случилось, — едва не плача, рассказывал Саид своему приятелю-молдаванину, — под самое утро выпускного бала. Мы все, выпускники, студенты последнего курса, смешались. Молдаване, арабы, было даже пару вьетнамцев. На национальности мы не делились, были просто медиками. Выпито было немало, что уже самом по себе для меня, мусульманина, грех. И вот, перед тем, как снова выпить вина, мой коллега, с которым мы много лет сидели за одним столом в аудиториях, протянул мне бутерброд на закуску. Кусок хлеба, на котором лежало мясо…

— Это была свинина? — спрашивал догадливый молдаванин. — И ты не заметил, конечно…

— Конечно, — трагически округлял глаза Саид, — я заметил. Но в тот момент меня словно шайтан попутал. Я решил взять в руку бутерброд, но не кусать его. Мы выпили, и вдруг меня что-то словно подтолкнуло, и я укусил бутерброд…

— Ты осквернил себя по законам вашей религии?

— Ну, — задумывался Саид, — как бы тебе объяснить. Когда ты в окружении неверных, и у тебя нет выхода, можно и свинины съесть. Так что, если бы дело закончилось этим вот кусочком бутерброда, ничего страшного бы не произошло.

— Тогда в чем же дело?

— Понимаешь, — опускал глаза Саид, — я понял, что ничего вкуснее в жизни своей не ел. Это меня поразило настолько, что я сразу же протрезвел, и остаток вечера только и думал, что прожил тридцать лет, и ни разу за это время не ел самой вкусной на свете еды — свиного копченого мяса. И, твердо решил, что отныне буду есть ее, сколько вздумается. И, конечно, уже и речи быть не могло о возвращении. Ведь на родине меня за это по голове бы не погладили.

— Можно сказать, — не без гордости размышлял приятель Саида, — что Молдавия опутала тебя своими коварными сетями.