Салман Рушди - Земля под ее ногами

Этот мой ностальгический экскурс в экономику должен объяснить, почему Ормус не кинулся на поиски своей великой любви первым же самолетом. К Дарию Ксерксу Каме — больше уже не сэру, — по большей части нетрезвому, после того как его с позором отвергла Англия в целом и Уильям Месволд в частности, обращаться на предмет межконтинентального перелета было бесполезно. Миссис Спента Кама (потеря титула все еще причиняла ей жгучую боль) наотрез отказалась купить своему наименее любимому из сыновей даже самый дешевый билет со скидкой на самолет арабских авиалиний или дать ему минимальную сумму (сто) приобретенных из-под полы «черных» фунтов. «Эта девчонка не стоит и десяти пайсов, — отрезала она. — Посмотри наконец на красавицу Персис. Бедная девочка влюблена в тебя без памяти. Освободись от своих шор раз и навсегда».

Но шоры на глазах у Ормуса оставались всю жизнь. В последующие несколько лет у меня была прекрасная возможность наблюдать его характер вблизи, и под его блестящей, меняющейся внешностью, сбивающей с толку натурой хамелеона, которые вызывали у каждой девушки желание наколоть его на булавку, под его то скрытной, то открытой душой, то распахнутой настежь, то захлопнувшейся, как капкан, то зовущей, то отталкивающей, неизменно пульсировал один и тот же ритм. Вина, Вина. Он был рабом этого ритма до конца своих дней.

Хочу сразу же сказать: он не был верен ей отсутствующей, ее памяти. Он не бежал от общения и не зажигал ежедневно свечу в ее храме. Нет, господа. Вместо этого он искал ее в других женщинах, искал яростно и неутомимо, находя ее интонации в голосе одной красотки, копну ее волос — в разметанных локонах другой. Большинство женщин приносили ему лишь разочарование. В конце таких встреч он чувствовал, что даже обычная в этих ситуациях вежливость для него обременительна, и признавался в истинной причине своего влечения к ним, и иногда разочаровавшая его женщина была настолько щедра, что часами слушала, как он говорил о покинувшей его женщине-тени, пока не наступал рассвет и он не замолкал и не исчезал из ее жизни.

Было несколько таких, кто почти что смог удовлетворить его, потому что, при определенном освещении, если они помалкивали и принимали ту позу, которую он просил, или закрывали лицо кружевным платком либо маской, их ставшие анонимными тела напоминали ему ее тело — грудь, округлость бедра, изгиб шеи; тогда — о, тогда он мог целых пятнадцать или двадцать секунд обманывать себя, что она вернулась. Но они неминуемо поворачивались, обращались к нему со словами любви, выгибали обнаженную спину — освещение менялось, маска спадала, — и иллюзия была разрушена. После этого он сразу же вставал и уходил. Несмотря на его слезливые признания и рассеянную жестокость, молодые девушки, посещавшие его выступления (он начал петь как профессионал), продолжали искать этих более интимных и почти всегда ранящих свиданий.

И не надо думать, что его поиски ограничивались крутом молодых поклонниц. Список женщин, которыми он пытался заменить Вину в те годы, выглядит как срез всего женского населения города: это были женщины всех возрастов, разного рода занятий, худенькие и полные, высокие и маленькие, шумные и тихие, нежные и резкие; всех их объединяло лишь одно: в них жил какой-то кусочек Вины Апсары — или так казалось ее безутешному возлюбленному. Домохозяйки, секретарши, малярши, обитательницы мостовых, поденщицы, домашняя прислуга, шлюхи… Казалось, он может обходиться без сна. День и ночь он блуждал по улицам, ища ее — женщину, которой нигде не было, пытаясь извлечь ее из тех женщин, которые были повсюду, находя какой-то осколок, который он мог удержать, дух, который мог ухватить, в надежде, что это nuage [101] Облако, туман ( франц .). заставит ее явиться к нему во сне. Так он искал ее в первый раз. Мне в этом чудилось нечто некрофильское, вампирическое. Он высасывал кровь из живых женщин, чтобы оживить призрак Ушедшей. Часто, покорив очередную из них, он мне исповедался. Я чувствовал себя Дуньязадой, сестрой Шахерезады, сидящей в изножье королевского ложа, пока та рассказывала небылицы, чтобы спасти себе жизнь: он рассказывал, не утаивая ничего, и при этом умудрялся не выглядеть хвастуном, а я, равно зачарованный и раздраженный его страстями и подробностями, случалось, бормотал: «Может, тебе пора забыть о ней. Может, она никогда не вернется». Тогда он качал головой с отрастающей гривой: «Отойди от меня, сатана. Не ищи встать между любящим и его любовью». Меня это смешило, он же был совершенно серьезен.